щами и слышащими то и, бессомненно, смеющимися внутренне. Истинно, бывало,
вся душа так поражается всем тем, что бежал бы неоглядною от зрелища такового:
так больно было все то видеть и слышать. Но никогда так много не поражался я
досадными зрелищами таковыми, как в то время, когда случалось государю езжать
обедать к кому-нибудь из любимцев и вельможей своих и куда должны были
последовать все те, к которым оказывал он отменное свое благоволение, как,
например, и генерал мой, и многие другие, а за ними и все их адъютанты и
ординарцы. Табун, бывало, целый поскачет вслед за поехавшими, и хозяин успевай
только всех гащивать и потчевать. Одни только трубки и табак приваживали мы с
собою из дворца свои. Ибо как государь был охотник до курения табака и любил,
чтоб
и другие курили, а все тому натурально в угодность государю и подражать
старались, то и приказывал государь всюду, куда ни поедет, возить с собою целую
корзину голландских глиняных трубок и множество картузов с кнастером и другими
табаками, и не успеем куда приехать, как и закурятся у нас несколько десятков
трубок и в один миг вся комната наполнится густейшим дымом, а государю то было
и любо, и он, ходючи по комнате, только что шутил, хвалил и хохотал. Но сие
куда бы уже ни шло, если б не было ничего дальнейшего и для всех россиян
постыднейшего.
Но то-то и была беда наша! Не успеют, бывало, сесть за стол, как и загремят
рюмки и покали, и столь прилежно, что, вставши из-за стола, сделаются иногда
все, как маленькие ребяточки, и начнут шуметь, кричать, хохотать, говорить
нескладицы и несообразности сущие. А однажды, как теперь вижу, дошли до того,
что, вышедши с балкона прямо в сад, ну играть все тут, на усыпанной песком
площадке, как играют маленькие ребятки; ну все прыгать на одной ножке, а другие
согнутым коленом толкать своих товарищей. А по сему судите, каково ж нам было
тогда смотреть на зрелище сие из окон и видеть сим образом всех первейших в
государстве
людей, украшенных орденами и звездами, вдруг спрыгивающих, толкущихся и друг
друга наземь валяющих? Хохот, крики, шум, биение в ладоши раздавались только
всюду, а покали только что гремели“.
У русских людей сердце обливалось кровью от стыда пред иностранными
министрами. Эти иностранные министры в донесениях своим дворам оставили
единогласные свидетельства о неприличии пирушек Петра III, возбуждавших сильное
неудовольствие в народе. Об этом неудовольствии приведем слова того же
очевидца: «Ропот на государя и негодование ко всем деяниям и поступкам его,
которые, чем далее, тем становились хуже, не только во всех знатных с часу на
час увеличивалось, но начинало делаться уже почти и всенародным, и все, будучи
крайне недовольными заключенным с пруссаками перемирием и жалея о ожидаемом
потерянии
Пруссии, также крайне негодуя на беспредельную приверженность государя к королю
прусскому, на ненависть и презрение его к закону, на крайнюю холодность,
оказываемую к государыне, его супруге, на слепую его любовь к Воронцовой иначе
всего на оказываемое потому более презрение ко всем русским и даваемое
преимущество
пред ними всем иностранцам, а особливо голштинцам, отважились публично и без
всякого опасения говорить, и судить, и рядить все дела и поступки государевы.
Всем нам тяжелый народный ропот и всеобщее час от часу увеличивающееся
неудовольствие на государя было известно, и как со всяким днем доходили до нас
о том неприятные слухи, а особливо когда известно сделалось нам, что скоро с
прусским королем заключится мир и что приготовлялся уже для торжества мира
огромный и великолепный фейерверк, то нередко, сошедшись на досуге, все вместе
говаривали и рассуждали мы о всех тогдашних обстоятельствах и начали опасаться,
чтоб не сделалось вскоре бунта и возмущения, и особливо от огорченной до
крайности гвардии».
Мы видели, что посланцы Фридриха II Гольца и Верин скоро заметили сильное
неудовольствие
и дали знать о нем своему государю, выставляя самыми опасными для Петра людьми
Ив. Ив. Шувалова, Мельгунова и Волкова. Они были уверены и уверяли короля, что
эти люди воспользуются отъездом Петра к армии по поводу датской войны и
произведут восстание. Поэтому они стали уговаривать императора не ездить,
уверяя, что его присутствие в России необходимо для блага империи; но Петр
отвечал, что он изумляется их словам, которые доказывают ему только одно, что
они его не любят. Тогда они обратились к Фридриху II, и Верин писал королю 8
апреля:
«Никто в мире, кроме в. в., не может отвратить императора от этого опасного
путешествия. Письмо от в. в., в котором вы посоветуете ему остаться в России,
заставит его переменить намерение. Он наверное последует вашему совету, потому
что питает к в. в. совершенное доверие».
Гольца 2 мая писал королю о том же, выставляя необходимость для Петра прежде
похода короноваться. Но 4 мая (н. ст.) Фридрих уже писал Петру: «Признаюсь, мне
бы очень хотелось, чтоб