милости и благоволении. Граф Фермер 19 февраля был вовсе уволен от службы.
Главное начальство над заграничною армиею поручено было графу Петру Семен.
Салтыкову.
Но уже при Елизавете по распоряжениям относительно Бутурлина было ясно видно,
что
старые главнокомандующие не будут более действовать, ибо Семилетняя (для России
пятилетняя) война выказала молодые способности. Между ними первое место
принадлежало покорителю Кельберга графу Петру Александр. Румянцеву. Понятно,
что и Петр, замыслив датскую войну, последовал общему указанию и поручил ему
кампанию. Февраль месяц Румянцев пробыл в Петербурге, вызванный туда
императором, и в начале марта, заручившись дружбою первого дельца по всем
частям Волкова, отправился к своему корпусу в Померанию для приготовлений к
походу. 21 мая отправлены были ему наставления считать войну с Данией не только
неизбежною, но и действительно объявленною и потому спешить утвердиться в
Мекленбурге, прежде чем датчане туда войдут. Наставление было отправлено с
большою тайною, но один приятель показал копию с него Гольцу, и тот остался
очень недоволен, потому что пруссаки надеялись, что дело уладится или оттянется
Берлинским конгрессом. «Излишне указывать в. яству, – писал Гольца королю, – на
коварство составителя этого указа относительно конгресса и
непоследовательность, которая обнаруживается в каждом слове; приказание
устроить магазины в Росточке и Висмаре и особенно ввести армию в Мекленбург в
высшей степени странно, по моему мнению. Не надобно приписывать этого е. и.
яству,
потому что решение состоялось иначе в совете; виноват г. Волков, который
осмелился дать ему такую окончательную форму. Император утаил от меня это
приказание. В. яство усмотрите, как это мне неприятно, что при всех милостях и
доверии императора ко мне противная партия может заставить его скрыть от меня
самые важные дела, которые в. яство должны знать прежде всякого другого». Между
тем принц Георг голштинский настоятельно убеждал Гольца упросить Фридриха II,
чтоб тот уговорил Петра не ездить к армии. «Вам хорошо известно, – сказал ему
на это Гольца, – как е. и. яство отвечал королю на подобные советы: он отвечал,
что лучше его знает внутреннее состояние своей страны, что уверен в преданности
своих подданных и что его слава требует отъезда к армии. После такого ответа я,
конечно, уже не решусь просить короля, моего государя, повторить те же самые
свои советы императору. Зачем так поспешили обнародовать об отъезде императора,
зачем дали знать министрам иностранным, чтоб они следовали за ним? Теперь я уже
не вижу, как может император остаться без потери своего достоинства после всех
этих разглашений: в Европе увидят, что причиною такой перемены намерения было
опасение каких-нибудь волнений в стране вследствие отсутствия государя». Принц
продолжал толковать о дурном состоянии войска, назначаемого в поход, о
недостатке денег и съестных припасов. «Два месяца, – отвечал Гольца, – я толкую
с вами и с самим императором, что надобно принять меры против этого, если уже
война казалась ему неизбежною, что нечего грозиться задавить датчан, если еще
нет уверенности, что все готово; мне постоянно отвечали, что все приготовления
сделаны, тогда как я хорошо знал, что нет. Видя, наконец, что мои представления
ни к чему не служат и могут только навлечь на меня гнев е. и. встав, я
замолчал; теперь, зная дурное состояние дел, надобно обречь себя на неудачную
войну, которой можно было избежать переговорами».
До получения инструкции 21 мая Румянцев находился в сильном беспокойстве:
его мучила мысль, что войны не будет, что ему не удастся отличиться блестящим
походом. Получив инструкцию, он писал Волкову из Кельберга 8 июня: «Правда, что
мое смущение немало было и на время большое, что я от вас, моего вселюбезного
друга, не получал никакого ответа. Я уже отчал вовсе быть для меня делу
каковому-либо;
ныне же, получи всеприятнейшее ваше письмо со обнадежи-ванием вашей дружеской
милости продолжения и с подтверждением мне наибесценнейшей милости и
благоволения, я столь больше обрадован: вы знаете, что всякий ремесленник работе
рад. Дай Боже только, чтоб все обстоятельства соответствовали моему желанию и
усердию, то не сомневаюсь, что я всевысочайшую волю моего великого государя
исполню. В полковники и штаб-офицеры я доклад подал. Правда, что умедлил
маленько, да и разбор мой велик был, я все притом соблюл, что мне только можно
было для пользы службы, я тех, кои не из дворян и не офицерских детей, вовсе не
произвел: случай казался мне наиспособнейший очиститься от проказы, чрез подлые
поступки вся честь и почтение к чину офицерскому истребились».
Но вслед за этим письмом, выражавшим радость ремесленника, добывшего себе
работу, Румянцев принужден был посылать совсем другие донесения императору; он
писал, что недостаток съестных припасов приводит его в крайнее отчаяние, а, с
другой стороны, пруссаки вместо помощи затрудняют его своими требованиями
возвращения померанских мест. Но последние донеси-
