этот план слишком смелым и советовали, возвратись в Ораниенбаум, войти в
переговоры с императрицею; этот совет был принят.
Екатерина, отойдя десять верст от Петербурга, остановилась в Красном
Кабачке, чтоб дать несколько часов отдохнуть войску, которое целый день было на
ногах. Екатерина вместе с княгинею Дашковкою провела эти несколько часов отдыха
в маленькой комнате, где была одна грязная постель для обеих. Нервы были
слишком возбуждены, и сна небело. Бессонница, однако, не была тяжка:
императрица и Дашкова были бодры, сердца их были наполнены веселыми
предчувствиями.
В Красном Кабачке настиг войска Никита Ив. Панин и в третьем часу пополуночи
написал Сенату: «Имею честь чрез сие уведомить Прав. Сенат, что ее им. яство
благополучно марш свой продолжает, которую я со всеми полками застал у Красного
Кабачка на ростах. Впрочем, ревность неописанную и нимало не умаляющуюся к
намерению предпринятому во всех полках вижу; о сем и удостоверяю». Навстречу
этому удостоверению шло донесение Сената, отправленное также в 2 часа.
пополуночи: «Государь цесаревич в желаемом здоровье находится, и в доме ее и.
встав,
потому ж и в городе состоит благополучно, и поваленные учреждения исправны».
Поваленные
учреждения состояли в том, чтоб не пропускать ни в Петербург, ни из Петербурга
ни людей, ни бумаг. Так, секретарь Ямской канцелярии представил Сенату записку,
переданную ему старостою ямских слобод, а староста получил ее из Петергофа чрез
почтаря; в этой записке за рукою генерала-поручика Овцына заключался приказ в
ямские слободы: «Получи сей приказ, выбрав 50 лошадей самых хороших, прислать
сюда, в Петергоф, с выборным и явиться на конюшню; а ежели потребует адъютант
Костомаров пару лошадей, то дать ему без всякой отговорки». Костомаров был
арестован и на допросе отвечал: «Как его Мельгунов и Михайло Львович Измайлов
посылали из Ораниенбаума, объявляя именной бывшего императора указ, в
Петербург, то приказывали ему, чтоб он в их полках сказал полковникам, дабы они
с полками своими следовали в Ораниенбаум».
В пять часов утра Екатерина опять села на лошадь и выступила из Красного
Кабачка. В Сергиевской пустыни была другая небольшая остановка. Здесь встретил
императрицу вице-канцлер князь Александр Мхи. Голицын с письмом от Петра:
император предлагал ей разделить с ним власть. Ответа не было. Затем приехал
генерал-майор Измайлов и объявил, что император намерен отречься от престола.
«После отречения вполне свободного я вам его привезу и таким образом спасу
отечество от междоусобной войны», – говорил Измайлов. Императрица поручила ему
устроить
это дело. Дело было устроено, Петр подписал отречение, составленное Тепловым в
такой форме: «В краткое время правительства моего самодержавного Российским
государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб
мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительство
владеть Российским государством, почему и восчувствовал я внутреннюю оного
перемену, наклоняющуюся к падению его целости и к приобретению себе вечного
чрез то бесславия; того ради, помыслив, я сам в себе беспристрастно и
непринужденно
чрез сие объявляю не только всему Российскому государству, но и целому свету
торжественно, что я от правительства Российском государством на весь век мой
отрицаются,
не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства во всю
жизнь мою в Российском государстве владеть, ниже оного когда-либо или через
какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную пред Богом и
всецелым светом приношу нелицемерно. Все сие отрицание написал и подписал моею
собственною рукою».
В пять часов утра 29 июня гусарский отряд под начальством поручика Алексея
Орлова занял Петергоф; потом стали приходить полки один за другим, располагаясь
вокруг дворца. В 11 часов приезжает императрица верхом, в гвардейском мундире,
в сопровождении одетой таким же образом княгини Дашковой; раздаются пушечная
пальба и восторженные крики войска; в первом часу Григорий Орлов и Измайлов
привозят отрекшегося императора вместе с Гуровичем и помещают в дворцовом
флигеле, а около вечера Петра отвозят в Ропшу, загородный дворец в 27 верстах
от Петергофа. В 9 часов вечера императрица отправилась из Петергофа и на другой
день, 30-го числа, имела торжественный въезд в Петербург.
Фридрих II, разговаривая впоследствии с графом Сегюром, который ехал
посланником от французского двора в Петербург, сделал такой отзыв о событиях
28–29 июня: «По справедливости, императрице Екатерине нельзя приписать ни
чести, ни преступления этой революции: она была молода, слаба, одинока, она
была иностранка, накануне развода, заточения. Орловы сделали все; княгиня
Дашкова была только хвастливою мухою в повозке. Екатерина не могла еще ничем
