стоящих обстоятельствах надобно выигрывать время и идти потихоньку (a pas
mesures).
До сих пор я не знаю, в каких отношениях мы с Россиею; я имею важные причины
думать, что там не захотят разорвать с нами; императрица уводит свои войска
внутрь страны, и я не думаю, чтоб Австрия имела большое влияние в Петербурге».
Какую печаль произвело событие 28 июня в Пруссии, такую же радость возбудило
оно в Дании.
29 июня уже был отправлен к Корфу рескрипт, что если он находится на дороге
в Берлин, то пусть возвращается туда, где находится датский король, и
удостоверит его в искреннем желании императрицы ненарушимо сохранять и
продолжать союзническую дружбу; внушить, что императрица с сожалением видела,
как доходили до крайности несогласия с Даниею по голштинским делам, и все
предприятия против Дании признавала за несходные с интересом своего
государства, благополучие которого предпочитала всем посторонним видам. Теперь
императрица желает оставить все на прежнем основании, полагая за правило, что
голштинские
дела не могут служить поводом к нарушению доброго согласия России с датским
двором.
Корф был уже в Берлине, когда получил этот рескрипт; он немедленно
отправился в Копенгаген и оттуда в загородный королевский замок Фриденберг, где
его ожидали с нетерпением и приняли с великою радости. Король не находил слов
для выражения своей благодарности императрице за ее уверения в дружбе и
распространился о своем уважении к русскому народу. «Вы свидетель, – говорил он
Корфу, – как я всегда почитал русский народ, это почтение усилилось вследствие
храбрых действий русских войск в настоящей войне, мне было жаль вступить в
кровопролитную
борьбу с народом, которого я ничем не оскорбил». «Не только двор, – писал Корф,
– но и все жители датских провинций, чрез которые я проезжал, до последнего
крестьянина обнаруживали радость вследствие нечаянной перемены в их судьбе; да
исполнит Всевышний все то, чего эти бедные люди желали вашему величеству.
Совершенно другое обнаружилось в Берлине и бранденбургских землях, когда там
узнали о вступлении на престол вашего величества: ужас был так велик, что
королевскую казну ночью отвезли в Магдебург».
Но в Дании слишком много рассчитывали на равнодушие Екатерины к Голштинии.
Датский король объявил, что по договору между ним и шведским королем как
принцем голштинского дома последний отказался в его пользу от опекунства в
случае малолетства герцога голштинского. Теперь, по мнению датского короля,
этот случай настал по малолетству великого князя Павла Петровича, и он, король
датский, должен вступить в опекунство, следовательно, и управление герцогством.
Но Екатерина собственноручно написала Иностранной коллегии: «Тем наипаче, что
при вступлении моем на всероссийский престол всем державам объявлено, сколько я
желаю мир и тишину, ныне удивления достоин поступок короля датского, который
объявил мне, будто он права имеет обще со мной опекунство сына моего в Голштинии
на себя взять. Я оные права признать не могу. В Римской империи младший принц
без ведома старшего своего дома не может в повреждение того заключить трактат.
Бывший император не ведал и никогда не опробовал трактат короля шведского,
младшего принца голштинского дома, с королем датским в предосуждение своих
братьев и наследника Петра III. Мать по всем Римской империи правам имеет
опекунство
сына своего, и король датский сам подкреплял в саксен-веймарском доме недавно
случившийся случай. Сколько наиболее при всего умного света (т.е. по признанию
всех умных людей) права самодержавной императрицы подкрепляет доверенность
целого обширного народа – всякому на рассуждение отдается. С королем датским же
в негоциацию отнюдь вступать не буду до тех пор, что все его войска из Голштинии
не выведены». Екатерина назначила администратором известного принца Георгия в
награду за его родственное заступничество за нее при Петре III. Разумеется,
Дания должна была уступить, и министр иностранных дел барон Бернсторф объявил
Корфу, что намерение короля в этом деле было самое невинное: «Он хотел только с
своей стороны действительно доказать участие в интересе, в приращении
германских владений великого князя, следовательно, получить более случаев к
изъявлению его высочеству опытов своей искренности, дабы приобрести будущую
этого государя дружбу, которая королю и землям его очень нужна; но, усмотри,
что императрица относительно соопекунства и администрации голштинских земель не
одного мнения с королем, последний не преминет отказаться от своего права для
показания высокопочитания и самой искренней дружбы своей, какую только ее
величество вообразить себе изволит».
Событие 28 июня, возвратившее Корфа из Берлина в Копенгаген, удержало
Остермана в Стокгольме. 29 июня отправлен был к нему рескрипт с извещением о
восшествии на престол Ика-
