Но вознаграждение в Германии – дело неверное; Россия, отказавшаяся от войны,
теряла право предписывать условия мира, а между тем эта самая Россия отнимала
Курляндию у саксонского дома.
Несчастный Август III хотел удержать своего сына в Курляндии посредством
польского сейма, но сейм, как мы видели, был разорван вследствие предписания
Екатерины от 28 августа: «Писать к Ржичевскому, дабы он всевозможное старанье
приложил разорвать ныне собираемый сейм, и отнюдь не допустил бы до выбиванья
маршала во что оное бы ни стало, и, об оном сообщись с фамилиею Чарториских и
посоветовался
с ними, поступал по сему еще до приезда гр. Кей-зерлинга». Тогда король
потребовал, чтоб Сенат и министерство озаботились о принце Карле: 7 октября (н.
с.) примас созвал к себе до сорока сенаторов на конференцию и королевским
именем предложил, чтоб они советовались о средствах не допустить Бирона на
герцогство Курляндское, освободить Курляндию как польскую область от русских
войск, представить жалобу на русского министра в Митане Симулина, будто он
поступал в Курляндии самовольно, и отправить в Митану двоих сенаторов на помощь
принцу Карлу. Но некоторые сенаторы, выслушав предложение примаса, начали
говорить, что такая конференция должна происходить в присутствии короля,
которому
они прямо будут открывать свои мысли. Во время этих рассуждений некоторые
сенаторы сидели, другие ходили по комнате, и наконец между ними произошли
великие ссоры, «которыми без всякого совета оная конференция и счастливо
кончилась», – писал Ржичевский.
Австрийский посол в Варшаве граф Штейнберг приезжал к Ржичевскому и сильно
заступался
за принца Карла, говоря, что никакой двор не может быть надежен в своих
решениях, когда государи ниспровергают то, что предки их обещали. Граф Бриль
неоднократно давал знать Ржичев-скому, что при будущем конгрессе все союзные
дворы, без сомнения, вступятся за принца Карла. Все это было передаваемо
Ржичевским
в Петербург и не производило там никакого впечатления. Не произвело действия и
письмо, которое король писал Бестужеву, по известным нам причинам. Впрочем, по
польским делам Бестужев должен был разойтись с своим прежним приятелем Кей-
зерлингом:
мы видели, что последний вошел совершенно в виды Екатерины возвести на престол
Псята,
и именно Понятовского, причем предвиделась необходимость в прусском союзе;
Панин держался того же мнения, чем и пролагал себе дорогу к будущему значению
главного советника Екатерины по всем делам, хотя временно и было между ними
охлаждение вследствие настаивания на учреждении Императорского совета. Бестужев,
несмотря на все его залегания и каждения, проигрывал тем, что упорно держался
своих прежних взглядов, постоянно твердил о необходимости удержать саксонскую
династию на польском престоле. Отсюда толки, что бывший канцлер устарел,
потерял способности; с другой стороны, толки, что он упрям, никак не может
сообразоваться с новыми обстоятельствами. На это обвинение в упрямстве и на
столкновение между двумя старыми приятелями, Бестужевым и Кейзерлингом,
указывает письмо Бестужева к Екатерине от 29 августа: «Всемилостивейшая
государыня! Позвольте мне припамятовать о тайном советнике Гроссе, что я, как
уже одною ногою в гробе стою, не похлебствуя ему да из всеглубочайшего моего
усердия к в. яству, что он весьма при существующем здесь случае был бы вам
потребен,
на всех трех языках – на российском, французском и немецком равномерно, а
притом на латинском, наипаче же римско-имперские права не меньше графа
Кейзерлинга
знающ, и притом действительно искусный министр, буде же кто его оклеветал
упрямым, то и я таким бывал у государыни в базе почившей императрицы в том, что
я прекословил, что французский двор домогался между Россиею и Швециею в
последней войне быть медиатором, да меня в тогдашнее время оправдали российского
при французском дворе посла князя Кантемира реляции, находящиеся в коллегии
Иностранных
дел, которые тому свидетельство подадут, что французский двор, дружескую
медиацию к примирению с шведами представляя, в то же время туркав возбуждал
Протову
России войну объявить, я же потом и при многих случаях называем был упрямым,
что я не привык жить по пословице: „Не говори правды, не теряй дружбы“, так и
ныне, при моей глубокой старости, до последнего моего издыхания в. яству верным
рабом и сыном отечества пребуду».
Кейзерлинг поехал в Варшаву с полною милости императрицы. «Прошу вас
подавать мне советы издалека, как вы мне подавали их вблизи», – писала к нему
Екатерина. К Понятовскому она писала: «Я не могу отпустить к вам Волконского, у
вас будет Кейзерлинг, который вам будет отлично служить». По известию,
сообщенному английскому двору послом его в Петербурге Бе-кингамом, Екатерина
тотчас после своего восшествия на престол послала сказать Понятовскому, чтоб он
не приезжал в Петербург, но что дружба ее к нему неизменна и в случае
королевских вы-
