привал, чтоб они в его партию пошли, которая, по его рассказу, намерена
была, если я соглашусь на известный проект Алексея Петровича, собравшись,
придти ко мне и представить мне худобу оного дела и, если я не соглашусь на их
мнения, тогда убить графов Орловых, всех четырех. В сем Хитров обличен и по
многом запирательстве наконец сам мне признался и просил о том прощения,
признавая себя и сообщников в том виновными. А хотя он тем двум, которых он
приглашал, и называл многих персон: Н. П. (Никиту Панина), Ал. Глеб. (Глебова),
Гр. Теплова, двух Рославлевых, двух Барятинских, двух Каревых, двух Хованских,
Пасека,
кн. Дашкову, но он в том тех двух персон на него оказательстве отпирается, а
мне признался, что он только с двумя Рославлевыми да с Сасунским согласие имел
и Николай Рославлев ему сказал, что все оные. персоны в том согласны, но он
сам, как дело уже утихло, думает, чтоб ныне отложить их Предприятие. Но верить
немодно,
что, знав, что то их предприятие мне будет в огорчение и, как они сами положили,
против моей воли, чтоб у них не были взяты меры спастись от моего гнева, и
посему, кажется, отдалить или арестовать надобно двух Рославлевых да Сасунского.
Когда же Хитрова арестовали, тогда Пасек и Барятинский приехали к Орловым и
сказали, что будто говорят по городу, что Орловых убить хотят, а меня
свергнуть; а когда я об том их спрашивала, от кого они такие речи слышали,
тогда сказали от сержанта, а тот от гренадера, и сей от незнакомого дворника, и
из сего видно, что они дело супцонировали (подозревали) или, лучше сказать,
знали».
Так как «дело уже утихло», то предприятие не имело смысла и все
ограничивалось отголосками старых речей; поднимать дело о несостоявшемся
замысле против Орловых было неудобно, потому что его надобно было поднять в
связи с другим делом. Оставалось подозрение насчет того, как хотели
соумышленники спастись от гнева императрицы, замышляя действовать против ее
воли,
и только вследствие этого подозрения считалось нужным, кроме Хитрово, удалить
Рославлевых
и Сасунского. Хитрово один был сослан в свое имение Орловского уезда; Сасунский
уволен в отставку генерал-поручиком в 1764 году, а Рославлев Александр тем же
чином в 1765-м. Но чем тайнее велось дело, чем менее оно имело явных и ясных
результатов, тем более толковали о нем, и в начале июня по московским улицам с
барабанным боем читали манифест «О молчанье». В манифесте говорилось: «Воля
наша есть, чтоб все и каждый из наших верноподданных единственно прилежал
своему званию и должности, удаляясь от всяких предерзких и непристойных
разглашений.
Но Протову всякого чаяния, к крайнему нашему прискорбию и неудовольствию,
слышим, что являются такие развращенных нравов и мыслей люди, кои не о добре
общем и спокойствии помышляют, но, как сами заражены странными рассуждениями о
делах, совсем до них не принадлежащих, не имея о том прямого сведения, так
стараются заражать и других слабоумных… Если сие наше матернее увещевание и
попечение не подействует в сердцах развращенных и не обратит на путь истинного
блаженства, то ведал бы всяк из таковых невеждой, что мы тогда уже поступим по
всей строгости законов».
О старании Екатерины предупреждать народные толки видно из следующего:
архиепископ Амвросий писал Бестужеву от 12 марта: «Объявил нам синодальный г.
обер-прокурор высочайшее повеление, чтоб мы по бывшем императоре Петре III
панихиды и публичные поминовения отправляли, что пред днем рождения его в
Архангельском соборе и исполнено. Не соблаговолите ли о сем паки доложить, ибо
ежели нам отправлять панихиды, то в народе об нем инока, нежели в манифестах
изображено, могут толковать; да и церковь святая от раскольников не без
поношения останется». Бестужев доложил, и Екатерина написала на докладе: «И об
злодей Бог приказал молиться, наипаче о заблужденной душе, а о неповиновении в
народе толки были б, что он жив». Но толки послышались. Молдавского гусарского
полка прапорщик Войнович показал, что 7 сентября, в бытность его в крепости св.
Елизаветы, зашел он в квартиру подполковника Ездемировича, который говорил: был
у меня вчера Мельгунова камердинер Иванушка и сказывал: у Мельгунова в гостях
был майор гвардии Рославлев и с Мельгуновым говорил, что бывший император жив и
послан в Люшин (Шлиссельбург) и для того его послали, что Орлов хочет с
государынею венчаться.
Екатерина окончила свое путешествие Ярославлем, о котором писала: «Город
Ярославль весьма нравится, и я почитаю его третьим городом из тех, которые я
видела в России». Последним делом ее пребывания в Москве было учреждение
Павловской больницы по просьбе, как сказано в указе, цесаревича Павла
Петровича. Больница названа в указе свободною; для ее помещения куплен
загородный дом генерал-прокурора Глебова. 14 июня императрица выехала из Москвы
и 19-го числа вечером прибыла в Царское Село, откуда в годовщину своего
восшествия на престол, 28