ждут только прямого приказания императрицы оставить принца Карла; хорошо
было бы также, по их мнению, если б принц поскорее уехал из Митавы.
Потом Симулин поехал к комиссару Липкому и объявил ему, что императрица не
признает в Курляндии никакого другого герцога, кроме Эрнеста-Иоганна. Липкий
стал говорить, что не понимает, какое право имеет Россия на Курляндию, в
которой он, Липкий, находится теперь уполномоченным у настоящего герцога принца
Карла, что по прибытии сюда проведал он, что какой-то Бирон въехал в город с
великим торжеством, что видит в Митане так много русских солдат и что с русской
стороны все делается силою, а он, кроме законов, не привез с собою никакого
другого
орудия. Симулин отвечал, что приехал к нему не требовать ответа в его
поведении, но объявить волю императрицы, а воля эта состоит в соблюдении прав и
преимуществ Польской республики и здешних герцогств. «Я не оспариваю, –
продолжал Симулин, – что у вас нет никаких орудий, кроме законов, нарушенных с
вашей стороны, которые императрица в силу трактатов по соседству и по примеру
своих предков обязана охранять, поэтому не будет вам позволено ни малейшего
поступка в предосуждение здешней земли и ее прав, и когда на дружеские
представления императрицы при польском дворе не оказано никакого внимания, то
остаются способы, какие употребляются в крайних случаях для доставления
справедливости обиженной стороне». Но эти слова не успокоили Липкого, который
повторил, что будет исполнять свои инструкции.
Чтоб отнять у комиссара средство исполнять его инструкцию, Бирон по совету
преданного ему дворянства велел запечатать герцогскую судебную камеру и
канцелярию, чем правительство приведено было в совершенное бездействие.
К назначенному сроку съехалось в Митану много дворян для братской
конференции. Утром того самого дня, когда началась конференция, Липкий приказал
на всех публичных местах прибить копии королевского рескрипта, запрещавшего
всякие сношения с Бироном. Приехавшие в Митану литовский обер-егермейстер
Забелело
и генерал Левицкий намерены были в церкви, куда дворянство должно было
собраться пред началом конференции, протестовать против всего, что было сделано
в последнее время с русской стороны. Но Симулин, опасаясь, как писал,
непостоянства
и трусости некоторых дворян, велел снять со всех мест прибитые рескрипты, а к
Липкому
послал напомнить декларацию императрицы и потребовать, чтоб он не вмешивался в
курляндские дела, которые совершенно до него не касаются. Эти распоряжения
ободрили дворянство, которое в церкви без обычного крика и шума выбрало в
директоры преданного России человека – Гейтинга из Дурбана, а на другой день
отправилось на поклон к Бирону. Симулин приказал выпроводить из Митавы в Литву
Левицкого за то, что он вручил инстигаторские позывы к суду в Польшу, которые
пугали дворян. Так как для конференции необходимы были обер-раты, то собранное
дворянство
послало звать их как старших братьев. Но они, кроме обер-бургграфа Оффенберга,
не приехали, отговариваясь болезною, впрочем, дали знать дворянству, что не
смеют присутствовать в конференции, когда принц Карл еще в Митане, и, по их
мнению, лучше было бы, если б дворянство послало к королю челобитную с
описанием последних событий и с просьбою разрешить землю от присяги принцу
Карлу. Часть дворянства требовала, чтоб потуплено было таким образом; но
Симулин,
который, по его словам, не оставлял конференцию при всяких трудных ее задачах,
устроил
так, что составлена была манифестация, где дворянство, объявляя, что Курляндия
желает остаться при Польской республике, с тем вместе объявляло, что не желает
иметь герцогом никого другого, кроме Бирона. Из обер-ратов только один не
соглашался признать Бирона, а так как по законам дела могли отправляться и
тремя обер-ратами, то считали, что Бирон вступил в действительное обладание
Курляндиею.
Но принц Карл жил во дворце, а Бирон в частном доме, и, как ни старался
последний вместе с Симулиным уговорить дворянство, чтоб оно потребовало у
принца Карла очищения дворца и в то же время обратилось к императрице с
просьбою о защите, дворянство никак не соглашалось. «Поелику, – писал Симулин,
– вперены у них законы их, прямым нарушением которых они и сей пункт разумеют».
15 апреля собрались к принцу Карлу из деревень его приверженцы, человек 18;
вечером он со всеми ними ужинал у Старостины Корф, где и простился с ними,
уверяя в скором своем возвращении и уговаривая остаться ему верными, а на
другой день рано утром выехал в Варшаву со всем двором, оставят для охранения
своих интересов двоих польских сенаторов – Патера и Липкого. Как только Симулин
узнал об отъезде принца Карла, то немедленно послал подполковника Шредера
занять дворец, что и было исполнено, а 14 июля уехали сенаторы Патер и Липкий.
Место для Бирона было совершенно очищено.