Разумеется, эти явления производили все большее и большее раздражение между
русским и польским дворами. 21 февраля Екатерина писала Воронцову: «Надлежит
писать к графу Кейзер-лингу, что я при теперешних обстоятельствах с великим
удивлением слышу, что при польских близ Курляндии и Лифляндии границах
собирается войско, что на то я индифферентными глазами смотреть не буду и
терпеть не могу, чтоб присвоил себе оный двор выйтить из узаконений своего
королевства, которые королю не позволяют без сейма собирать на чужой границе
войско, а если оное собрание войск целит обеспокоить законного курляндского
герцога Эрнеста-Иоганна, то я им объявляю, что я королевскую власть без сейма
над оным не признаю и все, что без республики сделано будет в оном деле, приму
как нарушение польской вольности, которой гарантию я имею и защищать намерена,
а герцога Эрнеста-Иоганна в свое покровительство принимаю как беззаконно
утесненного владетеля».
Август III прислал в Москву уполномоченного для ходатайства за сына у
императрицы,
но этому уполномоченному – Бору – не позволили ни представиться императрице, ни
вступать в переговоры с канцлером или вице-канцлером. Курляндские дела были
дела чисто польские; но Борах не мог быть допущен в качестве уполномоченного
Августа III как польского короля, ибо у России с Польшею не было
непосредственных сношений вследствие того, что республика не признавала
императорского титула русских государей; в качестве же саксонского министра
Борах
не мог быть допущен до переговоров о курляндских делах, ибо саксонскому
курфюрсту не было никакого дела до Курляндии. 24 февраля Екатерина писала
Воронцову: «Можно г. Бору сказать, что все оные труды лишни, что я не переменю
своих сантиментов по курляндским делам, понеже они основаны на справедливости;
что его (Борах) персона приятна мне, а его комиссия весьма не такова, что
удивительна спелость его короля, который, любя сына, нарушает правосудие и
узаконения своего королевства и, что того удивительнее, везде упоминает, будто
по наущениям чьим-либо поступаю. Можете ему сказать, что уже приходит моему
достоинству противно оное дело более трактовать en avocat и что твердо намерена
сутенировать то, что я начала всеми от Бога мне данными способами».
Кейзерлинг доносил, что хотят предать суду герцога Бирона, литовского
канцлера Чарторыйского и стольника литовского Понятовского, последнего за то,
что при Елизавете вел переговоры о допущении русских войск в польские владения.
Екатерина, получив это известие, написала: «Неужели плоской двор в горячке, если
стольника судить, что он домогался российской армии в Польше ввести, так и
короля судить надо, что он ему такие для саксонской интерес наставления давал».
В начале февраля Кейзерлинг писал: «По нынешним обстоятельствам необходимо
умножить
число наших друзей; а так как видно, что здешний двор не намерен нам в этом
помогать раздачею чинов и наград, то мы должны сами изыскивать к тому способы.
Примас в государстве – первая особа по короле, особенно он важен во время
междуцарствия,
и я всячески буду стараться приобрести его склонность и дружбу. Прежде примас
Полоцкий
получал пенсии в год по 15000 рублей, и если вашему ампер. величеству будет
угодно, то можно эту пенсию разделить так, чтобы примас и литовский гетман
Масальский получали в год по 8000 рублей. Сколько мне известно, еще никто из
них ни к какой иностранной державе не привязан, а чтоб этого сделаться не
могло, то не угодно ли будет вашему императорскому величеству надлежащие указы
о пенсиях прислать ко мне немедленно». Канцлер сделал на этой реляции заметку:
«Известное дело, что без раздачи в Польше денег и пенсионов невозможно по
намерениям своим с успехом достигнуть: не соизволите ли, ваше величество,
указать г. Кейзерлингу из посланной к нему суммы денег представленным от него
персонам ныне выдать по 3000 червонных с обнадеживанием ежегодных впредь
пенсионов
и чтоб граф Кейзерлинг постарался и гетмана Браницкого в наши интересы
преклонить, представая ему знатную сумму денег». Императрица написала: «Быть по
сему и отдать на рассмотрение графу Кейзерлингу. Известно, что он по-пустому не
раздаст». От 4 февраля Кейзерлинг доносил: «Время созванного к 23 числу этого
месяца сенатус-консилиума приближается, и уже некоторые сенаторы находятся
здесь; думают, что это собрание будет очень многочисленно, потому что всячески
стараются большинством голосов достигнуть в Сенате по курляндскому делу того,
чего нельзя достигнуть законами и справедливости. По нынешнему состоянию
республики двор в этом собрании может всегда иметь большинство голосов, ибо
чины и награды, которые по pacta conventa должны доставаться только заслуженным
и искусным людям, с лишком 12 лет получали только такие, которые соглашались на
все, угодное двору, следовательно, слепое послушание заступает теперь место
всех заслуг. Легко поэтому рассудить можно, сколько нынешнее правление