оное за истину, подвергли как собственный свой, так и дворовый кредит
безвременно явному пре-досуждению. Примечая вам, таким образом, справедливое
наше по сему случаю удивление, удостоверены мы, что ошибка ваша произошла от
избытка усердия, и для того довольствуемся только в запас подтвердить вам, дабы
вы впредь, осторожнее поступая, не делали без нужды письменных сообщений, а
особливо в таких делах, где и одни словесные изъяснения достаточны быть могут».
Воронцов оправдывался, но противоречил себе в своих оправданиях: выставлял,
что сделанная им прибавка ни к чему не обязывает Россию, представляя голый
комплимент, и в то же время утверждал, что без этого прибавления английский
двор не решился бы исполнить требование русского – перевесить Ратина из Дрездена
в Варшаву – по своей холодности к польским делам.
В конце ноября Воронцов писал, что Англия долго не примет никакого участия в
общих делах Европы. Но в Петербурге кроме польских дел считали нужным
содействие Англии еще в шведских делах. По поводу субсидного трактата,
предложенного Франциею Швеции, Екатерина приказала Воронцову в дружеской
откровенности обратить внимание английского министерства на это французское
предложение и побудить его к скорой посылке своего посланника в Стокгольм.
Воронцов отвечал, что это было бы совершенно согласно и с английскими
интересами, ибо, несмотря на заключение мира между Франциею и Англиею,
британские министры не могут не понимать, что союз между Испаниею и Франциею
имеет целью одну Англию, чтоб со временем при первом удобном случае нанести ей
удар. Несмотря на то, он, Воронцов, должен сказать, что хотя бы лондонский двор
и держал в Швеции своего министра, то никак не помешает союзу этой державы с
Франциею, разве только обещанием субсидий; но известно, что Англия никому в
мирное время субсидий не дает, а еще менее при настоящем министерстве, которое
не посмеет потребовать у нации ни малейшей суммы. Туча, собирающаяся от
оппозиции, страшит министров более, чем все политические в Европе приключения и
союзы, против Англии заключенные. На этом донесении Екатерина написала: «Когда
другие виднейшие политические консидерации не дозволяют распространить свое
старание, чтоб совсем того не допустить или другим подобным перебить то, что
заключается в предосуждение интересов, тогда благоразумие требует старания
изыскивать и положить такие антравы тому заключенному делу, дабы оно в
следствиях своих оставалось без всякого действа. Таковой надлежит теперь быть
нашей с английским двором общей политике в рассуждение шведской с Франциею
новой алиянции. Ибо совсем ее не допустить к заключению, нам надобно употребить
такую корюбцию (коррупцию), которая б произвела чрезвычайный сейм и революцию в
правительстве шведском, а Англия б дала столько субсидий, чтоб та держава могла
себя искупить из всех своих нужд и недостатков. Но как ни то, ни другое не
может согласоваться с нашими другими настоящими делами, то и надлежит соединено
стараться при тамошнем дворе сочинить и содержать такую партию, которая б своим
перевесом в делах национальных приводила в слабость помянутую алиянцию и не
допускала б ее действия. Я о сем пространно рассуждала с послом Галинским, а и
на случай приезда в Стокгольм Галинского министра тоже может служить новыми
инструкциями графу Остерману».
16 декабря Воронцов уведомил свой двор о разговоре, который он имел с графом
Сандвичем, преемником Галифакса по северному департаменту иностранных дел.
Сандвич именем короля объявил ему, что к английскому резиденту в Варшаве
посылаются указы, чтоб он при избрании нового польского короля наблюдал две
вещи: свободу голосов при выборах и непременное сохранение областей Польской
республики, чтоб они никем не были захвачены. Воронцов отвечал, что никак не
ожидал такого сообщения и что касается сохранения в целости польских владений,
то предписание на этот счет излишне после объявления России, что она не имеет
намерения раздроблять Польшу. На этом объявлении действительно основана целость
всех частей Польши, ибо если бы русская императрица намерена была отнять у
Польши какую-нибудь область, то каким бы образом английский резидент господин
Ратно
мог спасти от этого республику? Этот ответ очень понравился Екатерине, она
написала на депеше: «Сей ответ похвалы достоин, лучше сказать было невозможно».
Дополнения
К примеч. 201. В шведских делах 1768 года есть перевод записки шведского
посланника в Петербурге Дюпена, где сказано: «Генералы граф Захар Чернышев,
Румянцев и Панин за великую обиду себе ставили, что главная команда над
назначенным в Польшу корпусом поручена была
