Рите, за что подпал гневу императрицы, а теперь, при регентстве Бирона, был
от всех дел отрешен и ехал в чужие кари. Головкин отрекся от всякого участия в
предприятии против Бирона; но Черкасский пошел дальше: он отправился к регенту
и донес на Пустошкина, который и был схвачен.
Офицеры, хотевшие свергнуть Бирона, рознились относительно вопроса, кому
быть его преемником: одни указывали на мать, другие – на отца императора.
Понятно, что не обошлось без движения между людьми близкими, домашними к принцу
и принцессе Брауншвейгским. На другой день после взятия Пустошкина и Ханыкова с
товарищами пришел донос на секретаря конторы принцессы Анны Михайло Семенова в
том, что он заподозревал указ императрицы Анны о регентстве, будто бы он не был
подписан собственною ее рукою. Семенов на допросах указал уже на известного нам
кабинет-секретаря Яковлева: тот признался, что действительно внушал Семенову
сомнение насчет подлинности указа, признался, что не донес о разговоре своем с
Пустошкиным
и товарищами его, потому что «всегда имел усердие больше к стороне родителей
его императорского величества, а правительство государственное желает, чтоб
было в руках их же, родителей его императорского величества; Семенов внушал
подозрение насчет указа для того, чтоб сообщено то было родителям его
императорского величества, ибо он, Яковлев, чрез то уповал, в случае ежели бы
государственное правительство чрез что ни есть перешло в руки их высочеств,
дабы он, Яковлев, мог тогда избегнуть от следствия и беды и получить от их
высочеств милость, ибо как по кончине ее императорского величества для
проведывания, что о нынешнем правлении в народе говорят, надевая худой кафтан,
хаживал он собою по ночам по прешпективной (Невскому проспекту) и по другим
улицам, то слышал он, что в народе говорят о том с неудовольствием, а желают,
чтоб государственное правительство было в руках у родителей его императорского
величества».
Легко понять, с каким чувством Бирон должен был узнать, что в гвардии
движение против него, что в народе его не хотят иметь регентом, а хотят
родителей императора. Принц и принцесса Брауншвейгские – заклятые его враги с
тех пор, как Анна Леопольдовна отказалась выйти замуж за его сына; эти принц и
принцесса пользуются расположением в войске и народе, для них хотят отнять у
него
регентство. Мы видели, что Бирон во время своего фавора привык раздражаться,
выходить из себя при первом сопротивлении и не разбирать средств, чтоб
отделаться от человека, осмелившегося стать к нему во враждебные отношения. Но
теперь дело шло не о каком-нибудь беспокойном человеке, решившемся высказаться
против фаворита, теперь дело шло не о каком-нибудь Волынском, теперь дело шло о
могущественных соперниках, которые опираются на свои права, признаваемые
войском и народом, и которые поэтому легко могут отнять у него власть, и больше
чем власть; теперь Бирон действует уже по инстинкту самосохранения, а известно,
как люди действуют, когда руководятся инстинктом самосохранения, особенно такие
люди, как Бирон. Регент едет к герцогу Брауншвейгскому и начинает кричать на
него, что он затевает смуту, кровопролитие, надеется на свой Семеновский полк,
но его, Бирона, не испугает. Люди, которые кого-нибудь боятся, обыкновенно
говорят этому кому-нибудь, что не боятся, что их нельзя испугать. Бирон
повторил эту сцену с принцем и его женою, когда они приехали к нему: тут, когда
принц без намерения положил руку на эфес своей шпаги, то Бирон принял это
движение за угрозу и, ударяя рукою по своей шпаге, сказал: «Я готов и этим
путем с вами разделаться, если вы этого желаете».
Бирон не довольствовался вскрытием движений Ханыкова, Аргамаков, Пустошкина,
Семенова: ему хотелось узнать что-нибудь подробнее о движениях самого принца и
принцессы Браун-швейгских. С этою целью он велел арестовать адъютанта принцев
Петра Граматина и подвергнуть допросу. Граматин показал, что когда во время
предсмертной болезни императрицы Анны принцу Антону дали знать о подписке
какой-то бумаги в Кабинете, то он говорил Граматину: «Чинится подписка в
Кабинете: подписываются генералитет и гвардии офицеры, только о чем, неведомо,
а меня не пригласили. Знать, они подписывают то, что мне ведать не следует, и,
конечно, что-нибудь о наследстве престола подписывают. Сказывал мне прусский
посланник Мардефельд, будто до возраста великого князя будет учинен для
правления Тайный верховный совет и в том Совете будут заседать супруга моя,
герцог курляндский, три кабинет-министра, фельдмаршал Миних, генерал Ушаков и
кн. Куракин, а про меня ничего не упомянул, только я его речам не верю».
Граматин
сказал на это, что может быть и так, только лучше бы, чтоб правление
государственное было поручено одной персоне, потому что наши министры между
собою будут не согласны и чрез то государству не будет пользы. Принц поручил
Граматину
разведывать всячески о подписке. На другой день принц спросил Граматина,
разведал ли он что-нибудь, и тот отвечал, что ничего не