полки были в команде графа Миниха и принца Антона. Принц Антон с женою
присягали сами соблюдать и сделанное покойною императрицею определение о
регентстве, но потом с помощью графов Остермана, Миниха и Головкина, презри
свою присягу, эти определения нарушили, правительство империи в свои руки
насильством
взяли; принцесса Анна Макленбургская не устыдилась назвать себя великою
княгинею всероссийскою, отчего не только большие беспорядки, крайние утеснения
и обиды начались, но даже отваживались утвердить принцессу Анну императрицею
всероссийскою еще при жизни сына ее. Тогда Елизавета соизволила воспринять
родительский престол по прошению всех верноподданных, «а наипаче и особливо
лейб-гвардии нашей полков». Манифест оканчивался так: «и хотя она, принцесса
Анна, и сын ее, принц Иоанн, и их дочь, принцесса Екатерина, ни малейшей
претензии и права к наследию всероссийского престола ни по чему не имеют, но,
однако, в рассуждении их, принцессы и его, принца Ульриха Брауншвейгского, к
императору Петру II по матерям свойств и из особливой нашей природной к ним
императорской милости, не хотя никаких им причинить огорчений, с надлежащею им
честью и с достойным удовольствием (довольствованием), предав все их
вышеописанные
к нам разные предосудительные поступки крайнему забытою, всех их в их отечество
всемилостивейшее отправить повелели».
В минуту издания этого манифеста Елизавета действительно хотела отправить
Брауншвейг-скую
фамилию как можно скорее из России. Она говорила Шетарди: «Отъезд принца и
принцессы Брауншвейгских с детьми решен, и, чтоб заплатить добром за зло, им
выдадут деньги на путевые издержки и будут с ними обходиться с почетом, должным
их званию». Елизавета хотела назначить им более или менее значительное годовое
содержание, смотря по тому, как они будут вести себя в отношении к ней;
оставляла принцессе орден Св. Екатерины, принцу Антону, его сыну и брату –
Андреевский орден. Но в то же время она послала в Киль за племянником своим,
молодым герцогом Голштинским; ею овладело беспокойство, допустят ли его
спокойно приехать в Россию, и в этом беспокойстве ей пришла мысль или была
внушена другими – задержать Брауншвейгскую фамилию в дороге и в Риге, до тех
пор пока герцог Голштинский достигнет русской границы. Поэтому Василий
Федорович Салтыков, провожавший Брауншвейгскую фамилию, получил указ, что хотя
в инструкции и велено ему было в города не заезжать, однако по некоторым
обстоятельствам теперь это отменяется, и он должен продолжать путь как можно
тише и останавливаться дня по два в одном месте. За герцогом Голштинским был
отправлен майор барон Николай Фридрих Корф, который благополучно и привез
герцога в Петербург 5 февраля 1742 года вместе с обер-гофмаршалом его Брюмером
и обер-камергером Бергхольцем. Императрица немедленно надела на племянника
Андреевскую ленту с бриллиантовою звездою, а герцог дал учрежденный отцом его
орден Св. Анны Разумовскому и Воронцову. 10 февраля праздновалось рождение
герцога: ему исполнилось 14 лет. Мы видели, что во втором манифесте выставлено
было распоряжение Екатерины, по которому после Петра II престол принадлежал
герцогу Голштинскому; Елизавета получала право с устранением племянника только
потому, что он не был православного исповедания. Но императрица отказывается от
брака и намерена объявить племянника наследником престола; для этого
необходимо, чтоб герцог принял православие, и, пока это условие не выполнено,
внук Петра Великого величается его королевским высочеством, владетельным
герцогом Голштинским.
С первых же дней нового царствования было видно, что с переменою лиц
произойдут немедленные перемены и в учреждениях. Нет души Кабинета – Остермана,
нет помину и о самом Кабинете, упоминается чрезвычайный совет по внешним и
внутренним делам – «учрежденное при дворе министерское и генералитетское
собрание ». В этом собрании нет Остермана, Миниха, Головкина, но нет новых
назначений с целью заменить выбывших, особенно Остермана. Кто будет вести
внешние сношения в такое трудное время, когда вся Европа в пламени и изо всех
сил стараются втянуть в пламя и Россию? Никто, разумеется, за телом Кабинета –
великим канцлером князем Черкасским не признавал способности заменить душу
Кабинета – Остермана. И падшее правительство для противодействия Остерману
нашлось вынужденным возвратить из ссылки Алексея Петровича Бестужева; новое
правительство, естественно, должно было остановиться на том же Бестужеве для
совершенной замены Остермана. Говорят, что Листок особенно располагал Елизавету
в пользу Бестужева, и прибавляют, будто императрица пророчила Лестовку, что он
выводит Бестужева на свою голову. Мы не поручимся, что пророчество не выдумано
после своего исполнения; но ходатайство Лестовка нам очень понятно, ибо
вспомним, что во время своей беды старик Бестужев завел связи со двором
цесаревны Елизаветы, и именно с Жестоком. Это самое обстоятельство заставляло,
разумеется, и саму Елизавету благоприятно смотреть на Бестужевых. Потом