Король с горестью видел, что императрица была встревожена предполагаемою
переменою в шведской форме правления, и это повело между русским и шведским
дворами к объяснениям о предмете, чрезвычайно деликатном для каждого
независимого государства. Потом король с истинным удовольствием увидал, что в
Швеции приняты были все меры для удаления малейшего подозрения со стороны
русского двора. Но король, к сожалению, был обманут в своих надеждах новым
мемуарам
графа Панина, поданным в прошлом январе, где опять поднят тот же вопрос, на
который
Швеция должна отвечать согласно с правилами своей независимости и своим
достоинством. При таком положении дел король не может удержаться от
настоятельной и дружественной просьбы, чтоб императрица всероссийская отложила
всякое дальнейшее объяснение и прекратила дело, последствия которого могут
погрузить Север в страшные смуты. Король обязан это сделать как по желанию
спокойствия на Севере, так и по союзному договору с Швециею, которую он должен
защищать
в случае нападения на нее».
Легко понять, как не понравилось это объявление при русском дворе, а 7
августа Гросс донес о «презрении своего характера»: по приглашению он вместе с
другими иностранными министрами поехал в Шарлотенбург на представление в
придворном театре. По окончании представления в той же галерее, где оно
происходило, приготовлен был большой стол, и Гросс видел, как король,
подозвавши к себе адъютанта, приказывал ему, кого пригласить к ужину; адъютант
пригласил министров французского, датского и шведского, но обошел австрийского
и русского, и последние отправились через сад к своим экипажам, чтоб
возвратиться в Берлин. На дороге нагоняет их тот же адъютант и приглашает
австрийского министра к ужину; таким образом, исключен был один Гросс. Вслед за
тем все другие иностранные министры были приглашены во дворец на бал и ужин, к
одному Гроссу прислано было приглашение только на бал. Гросс после того
перестал ездить ко двору, где оказали полное равнодушие к его отсутствию. 6
ноября он дал знать, что приглашенный Петербургскою Академиею наук профессор
астрономии Гриша внезапно арестован в своем доме и содержится под караулом,
который никого к нему не допускает. Распускалось такое обвинение, что он,
отправив часть своего имущества в Россию, переслал и карты прусских провинций;
но, по мнению Гросса, его задержали только за то, что он хотел уехать в Россию.
В октябре Бестужев поднес императрице доклад с провисанием оскорблений,
нанесенных Гроссу; доклад оканчивался так: «Коллегия иностранных дел в
рассуждении таких короля прусского аккредитованному от вашего ампер. величества
министру учиненных презрительных поступков и показанной чрез то весьма
чувствительной образы (оскорбления) пред другими чужестранными
министрами, всеподданнейше представляет, не соизволите ли, ваше ампер.
величество, для предупреждения всего того и чтоб долее ему, Гроссу, таких
предосудительных уничтожений показывало не было, повелеть его оттуда сюда
отозвать». Рескриптом от 25 октября Гросс был отозван, причем ему приказывалось
не объявлять прусскому министерству ни о причине его отъезда, ни о возвращении
своем назад в Берлин, ни о том, что кто-либо другой будет прислан на его место.
Последним поручением, возложенным на Гросса от его двора, было уговорить
знаменитого математика Эйлера к возвращению в Россию. 29 октября президент
Академии наук граф Разумовский получил от канцлера письмо: «Ее ампер.
величество всемилостивейшее изволила указать вашему сиятельству объявить, чтоб
изволили к бывшему в здешней Академии профессором Эйлеру отписать, не похочет
ли он паки сюда возвратиться и в здешнюю службу вступить, обнадеживая его
особенным ее ампер. величества благоволением, и что ему всякие всевозможные
снисхождения
и выгодности дозволены будут». В этом смысле Разумовский написал Эйлеру: «Вы
совершенно
уверены быть можете, что сие всевысочайшее соизволение ее ампер. величества не
токмо вам, но и вашей фамилии (ежели бы Богу угодно было жизнь вашу пресечь)
быть может с немалым авантажем, потому что вы имеете теперь случай включить все
то в кондиции, чего покой ваш требует, на прежние же кондиции, о которых я вам
неоднократно писал при вступлении моем в правление Академии, прошу не взирать,
а сочинить такие, которые к вашему и вашей фамилии совершенному удовольствию
служить бы могли». Другое письмо Разумовский писал к Гроссу: «Из приложенного
при сем к г. Эйлеру письма под открытою печатью усмотреть изволите, сколь
необходимо
надобно, чтоб помянутый господин профессор паки возвратился в службу ее ампер.
величества.
Хотя все наисильнейшие обнадеживания в письме моем я ему изъяснил к принятию
сего предложения; однако ж ежели вы за благо что усмотрите словесно дополнить,
то прошу надежно ему то учинить и ничего не оставить в персвазиях ваших, что бы
могло споспешествовать в сем деле. Он человек по причине многочисленной фамилии
своей немалый эконом, и для того в сем