17 числа неприятель занял лес не далее мили от русской армии с намерением
мешать дальнейшему движению русских и три дня сряду показывал вид, что хочет
напасть на них. 19 числа в пятом часу пополуночи, когда русские начали
выступать в поход и проходили через лес, неприятель также начал выступать из
лесу и приближаться к русским полкам в наилучшем порядке при сильной пушечной
пальбе; и через полчаса, приблизься к русскому фронту, напал «с такою фуриею
сперва на левое крыло, а потом и на правое, что писать нельзя». Огонь из
мелкого ружья беспрерывно с обеих сторон продолжался около трех часов. «Я
признаться должен, – писал Апраксин, – что во все то время, невзирая на
мужество и храбрость как генералитета, штаб– и обер-офицеров, так и всех солдат
и на великое действо новоизобретенных графом Шуваловым секретных гаубиц
(которые толикою пользу приносят, что, конечно, за такой его труд он вашего
импе-рат.
величества высочайшую милость и награждения заслуживает), о победе ничего
решительного предвидеть нельзя было, тем паче что вашего императ. величества
славное войско, находясь в марше, за множеством обозов не с такою способностью
построено и употреблено быть могло, как того желалось и постановлено было».
Несмотря на то, неприятель разбит, рассеян и прогнет легкими войсками через
реку Прегель до прежнего его лагеря под Вела. Такой жестокой битвы еще не
бывало в Европе, по свидетельству иностранных волонтеров, особенно австрийского
фельдмаршала лейтенанта С. Андре. С нашей стороны урон еще неизвестен; но
считаются между убитыми командовавший левым крылом генерал Василий Лопухин, о
котором Апраксин без слез вспомнить не мог, генерал-поручик Зыбин и бригадир
Капнист; ранены генерал-лейтенанты Юрий и Матвей Ливаны и Матвей Толстой;
генерал-майоры – Дебоскет, Вильбуа, Мантейфель, Веймар и бригадир Племянников;
но все неопасно. Неприятель потерял 8 пушек, три гаубицы и 18 полковых пушек,
пленных у него взято более 600 человек, в том числе 8 обер-офицеров, дезертиров
приведено более 300 человек. О присланном с известием о победе генерал-майоре
Панине Апраксин писал, что он был при нем во все время похода дежурным
генералом, нес великие труды и много помогал ему, фельдмаршалу, во время
сражения: куда сам фельдмаршал поспеть не мог, всюду посылал Панина для
уговаривания и ободрения людей, так что тот находился в самом сильном огне. «Да
и со временем, – прибавляет Апраксин, – по смелости и храбрости его великим
генералом
быть может; словом сказать, все вашего императ. величества подданные в
вверенной мне армии при сем сражении всякий по своему званию так себя вели, как
рабская должность природной их государыни требовала. Волонтеры, а именно князь
Репнин и граф Брюс и Апраксин, ревностью и неустрашимостью своею таков себя
отличали, и потому, повергая весь генералитет (особливо всех молодых генералов,
кои истинно весьма храбро поступали и в таком огне были, что под иным лошади по
две убито или ранено, а генерал-майор Вильбуа хотя и ранен был в голове, однако
до окончания всего дела с лошади не сошел, и обретающегося при мне волонтером
голштин-ской
его императ высочества службы поручика Надастия, который так смели храбр и
толикою
к службе охоту имеет, что не токмо во всех партиях и при авангарде находился,
но и везде отлично и неустрашимо поступал), таков штаб– и обер-офицеров и все
войско к монашеским вашего им-перат. величества стопам, препоручаю всевысочайшей
материнской щедрости. Чужестранные волонтеры: вначале римско-императорский
генерал-фельдмаршал лейтенант барон С. Андре с находящимися при нем штаб– и
обер-офицерами весьма себя отличил, французские полковники Фитингов, особливо
же Лопиталь и саксонский полковник Ламсдорф с их офицерами таков поступками
своими храбрыми немалую похвалу заслужили. Что ж до меня принадлежит, то я так,
как пред самим Богом, вашему величеству признаюсь, что я в такой грусти сперва
находился, когда с такою фуриею и порядком неприятель нас в марше атаковал, что
я за обозами вдруг не с тою пользою везде действовать мог, как расположено
было, что я в такой огонь себя отваживал, где около меня гвардии сержант Курсель
убит и гренадер два человека ранено, вахмейстер гусарский убит и несколько
человек офицеров и гусар ранено ж, таков и подо мною лошадь – одним словом, в
толикой был опасности, что одна только Божия десница меня сохранила, ибо я
хотел лучше своею кровью верность свою запечатать, чем неудачу какую видеть».
По характеру нашего сочинения мы не можем входить в подробности военных
действий, но мы не можем не упомянуть о рассказе очевидца Бологова, где
объясняется и пополняется реляция главнокомандующего. Но при этом мы не должны
забывать, что имеем дело с рассказом девятнадцатилетнего офицера, написанным
под влиянием последующих действий Апраксина. Сам Болото предостерегает
читателей: «Я наперед вам признаюсь, что мне самому в подробности все при том
бывшие обстоятельства неизвестны, хотя я действительно сам при том был и все
своими гала-