фельдмаршал Апраксин безо всякой законной причины отступил с поспешности и
дал возможность Левальду пройти в Померанию, чем причинен общему делу такой
вред, что и поправить дело скоро нельзя.
Но от обвинений скоро должны были перейти к оправданиям; русская армия опять
двинулась и заняла собственную Пруссию, а французская отступила за Везер.
Людовик XV счел нужным успокоить Елизавету собственноручным письмом, в котором
объяснял этот поступок также недостатком в съестных припасах; король уверял
императрицу, что теперь он еще более намерен употребить все силы, чтоб
принудить нарушителя всеобщего покоя к уважению имперских уставов и утвердить
всеобщую тишину на твердом и справедливом основании, и что он, король, никогда
не отступит от союза. В ноябре опять жалобы аббата Барни Бестужеву на неудачные
действия русских генералов. «Мне непонятно, – говорил аббат, – каким образом
Кельберг
не мог быть взят; кроме неискусства и оплошности начальствующих нет ли еще
здесь какой тайной причины? Осаждавшие Кельберг войска никогда не имели у себя
достаточного числа амуниции, присылалось ее к ним всего дня на три, много на
пять. Шведский генерал писал графу Фермеру, что он от него находится только в
двух маршах расстояния и что он может доставить русскому войску всякое
продовольствие;
несмотря на то, граф Фермер удалился от него. Мы ясно видим истинное желание
императрицы подать помощь своим союзникам, можем полагаться и на храбрость
русских солдат, но жаль, что повеления императрицы не всегда должным образом
исполняются».
Это было последнее заявление аббата Барни; в конце года он был сменен в
управлении иностранными делами герцогом Шуазелем. Первым делом нового министра
было открыть Бестужеву, что чрез датский двор сообщено было английскому, не
захочет ли он заключить мир с Франциею без короля прусского; но получен был
решительный отказ. «В здешней казне, – доносил Бестужев, – приметен немалый
недостаток в деньгах; в народе явна бедность; торговля и мануфактуры приходят в
упадок, мореплавание стеснено; народ сильно ропщет; несмотря на то, для нужд
государственных
в публике кредит всегда есть». Лопиталь из Петербурга дал знать своему двору о
ноте
Эстергази относительно желания Франции заключить мир. Шуазель объявил Бестужеву
по приказанию короля, что его величество будет свято и ненарушимо соблюдать все
обязательства с своими союзниками и заключит мир только с общего их согласия.
Австрийский посол граф Шта-ремберг уверял Бестужева, что на Шуазеля положиться
можно, потому что он склонен более к продолжению войны, чем к заключению
какого-нибудь невыгодного мира.
Относительно Англии в Петербурге не имели надежды, чтоб она заключила
отдельный мир с исключением короля прусского; здесь больше всего заботились о
том, чтоб английская эскадра не являлась в Балтийское море на помощь Пруссии
против России и Швеции.
В начале года Голицын, донося, что герцог Ньюкестль не очень предан Пруссии,
прибавлял, однако, что в настоящее время в Англии трудно благонамеренному
министру «идти против быстроты фанатического всей почти нации пристрастия к
королю прусскому»; прибавлял также, что основное правило английской политики –
кто враг Франции, тот друг Англии – и что намерение английского двора теперь
ясно: стараться сделать Пруссию сильнейшею державою в Германии вместо Австрии,
союз с которою расторгнут. Англии нет дела до того, какая держава будет
сильнейшею
в Германии, лишь бы она была в тесном союзе с нею против Франции: сюда должно
присоединить
и химерический титул защитника протестантской религии, присвояемый Фридриху II.
Голицыну велено было потребовать от лондонского двора прямого ответа, не
разумеется ли Россия в числе общих неприятелей, против которых английский двор
в своей декларации обещает помогать королю прусскому постоянно и сильно; но
английское министерство уклонялось от этого ответа под предлогом неполучения
обстоятельных сведений о русских отношениях от своего посла в Петербурге Кета;
опасались высылать эскадру, не желая решительным разрывом с Россиею повредить
своей торговле и притом раздражить Швецию и Данию; с другой стороны, не хотели
прямо сказать, что не пошлют эскадры, чтоб подержать Россию подолее в страхе и
тем оказать пользу Фридриху II. Занятие русским войском собственной Пруссии
произвело впечатление в Лондоне; здесь начали внушать датскому посланнику, что
его двор не должен равнодушно смотреть на такое усиление России.
Внушения, делаемые в этом смысле полякам, имели последствием одни разговоры.
27 января князь Волконский обедал у коронного гетмана графа Браницкого. После
обеда хозяин отвел гостя в сторону и начал говорить: «Удивительно, сколько
беспорядков произвело стоящее теперь в областях республики русское войско!»
«Если и в самом деле произошли какие-нибудь беспорядки, –