сведения, не вступая в излишнее описание пороков или природных страстей
человеческих, доношения наши сюда присылать, но в оных писать явственно и без
всяких метафорических и аллегорических экспрессий, которые не служат больше,
как к затмению содержания оных ваших поношений, и, следовательно, причиняют
затруднения в снабжении вас потребными резолюциями».
Вместо Панина посланником в Стокгольм был назначен бригадир граф Иван
Остерман. Но от 23 июня Стахеев доносил: «Один знатный и в делах обращающийся
человек, мой надежный приятель, на сих днях мне в крайней конфиденции сказал,
что получаемые здесь депеши из Парижа от шведского посланника наполнены
завистливыми внушениями со стороны французского министерства к русскому двору;
по словам шведского посланника, французский двор отнюдь не намерен позволить,
чтоб Россия оставила за собою завоеванные ею у прусского короля земли». На это
Воронцов заметил: «Чиненные внушения Стахееву от неизвестного здесь приятеля
имеют нарочитый вид искусно поссорить нас с французским двором». Далее в депеше
Стахеева говорилось: «Австрийский посланник граф Гое-с говорил одному из своих
приятелей: „Невозможно, чтоб Франция на шведском сейме помогала России:
интересы этих обоих дворов в Швеции постоянно сталкиваются; Франция дает Швеции
значительные субсидии единственно для удаления ее от русского двора, чтоб в
случае нужды выдвигать ее пугалом последнему“; Гое-с прибавил, что он не может
понять, для чего русский двор так пренебрегает шведскими делами и не старается
сам непосредственно ими управлять, а спокойно позволяет Франции окончательно
истребить всех русских приверженцев». На это Воронцов заметил: «Чтоб
французский двор обратился в пользу здешних интересов в Швеции, о том никогда
надеждою себя не ласкали, да и никакого поступка с нашей стороны в
содействовании
французов чинено не было, и мы в том, конечно, обмануты не будем. Впрочем,
никакого пренебрежения по шведским делам с нашей стороны не сделано, но,
напротив того, старание прилагали сохранить взаимную дружбу, разве сим
пренебрежением разумеется то, что с некоторого времени перестали отсюда для
расточения на сеймах пересылать многие тысячи Рублев, и ежели б ныне излишние в
государстве были деньги, то можно бы на удачу для покушения на перевес и
обращение тамошних многих разделенных партий и преклонение в российские виды
несколько тысяч Рублев переслать; токмо о успехе в том едва ли кто поручится».
Депеша Стахеева оканчивалась так: «Гое-с говорил: истребление остатка
русских приверженцев, по-видимому, совершится на будущем сейме, если
петербургский двор не пришлет сюда познатнее характеров и побогаче собственным
капиталом министра, чем Остерман. Панин в каких стесненных обстоятельствах ни
находился, однако содержанием хорошего стола приобрел себе любовь не только
многих знатных особ, но и вообще большинство здешнего общества, которое сильно
об нем жалеет». На это Воронцов заметил: «Разновременное, весьма тщетное и
предерзостное
рассуждение о графе Остермане учинено».
Из Польши приходили старые вести. Приехав однажды к литовскому канцлеру
князю Чарторыйскому, Войков нашел у него и коронного канцлера Малаховского.
Чарторыйский тотчас же стал говорить, что у канцлеров отняты почти все дела,
принадлежащие к их должности, все делает по большей части надворный маршал граф
Мнишек и с помощью тестя своего первого саксонского министра графа Бриля
раздает чины, отчего произошло немало смуты и огорчения между шляхтою, которая
видит нарушение своей конституции. В прошлом году Мнишек позвал коронного
канцлера Малаховского в Люблин пред тамошний трибунальский суд за то, что
канцлер обвинял его по одному делу в асессориальных королевских судах, от
которых апелляций никогда не бывало. Пример неслыханный в Польше, и хотя чрез
посредство примаса и некоторых других лиц произошло между ними примирение, но с
таким условием, что они лично друг против друга никакой злобы не имеют, но для
удовлетворения за обиду, нанесенную характеру и должности канцлерской, Мнишек
должен письменно объявить, что все происшедшее на трибунальном суде
уничтожается;
но этого объявления до сих пор нет. Не имея возможности сносить более подобных
обид, они положили просить короля, чтоб не позволял никому вступаться в их
должности и велел Манишку дать удовлетворение Малаховскому. Потом оба канцлера
начали просить Войкова как министра гарантирующей польскую конституцию державы
помочь им в этом и донести обо всем своему двору. Войков отвечал, что давно
следовало бы прекратить частные распри, что может сделаться благоразумною
уступчивости
друг другу. Но так как Чарторыйский и Малаховский настаивали, чтоб Войков
вступился в их дела, то он поехал к Брилю переговорить о жалобах канцлеров. Тот
отвечал, что король только того и желает, чтоб все польские дела имели законное
течение, а для этого канцлерам надобно быть прилежными; но князь Чарторыйский
около двух лет