лось с встретившимся неприятелем и осенью уходило назад. В Петербурге в
конференции хорошо понимали это и писали: «Прямое искусство генерала состоит в
принятии таких мер, которым бы ни время, ни обстоятельства, ни движения
неприятельские
препятствовать не могли». Но этому искусству ни Апраксину, ни Фермеру, ни
Салтыкову,
ни Бутурлину нельзя было выучиться из присылаемых к ним рескриптов.
Но в Петербурге еще оставались предания Петра Великого, помнился взгляд его
на войну как на живую практическую школу, в которой всего лучше развиваются
военные таланты; в Петербурге сравнивали настоящую войну против искуснейшего
полководца времени с войною против Карла XII; ждали тех же результатов и не
обманулись: из школы начали выходить хорошие ученики. В самом начале войны
иностранец, опорочивший всех русских генералов, с уважением остановился пред
молодым графом Румянцевым как человеком, употребившим много труда, чтоб сделать
себя способным к службе, приобретшим обширные теоретические познания. К этим
теоретическим
познаниям пятилетняя война прибавила еще практику; Румянцев выдается из ряду
генералов,
и ему поручают поправить кампанию 1761 года – взять Кельберг, под которым уже
два раза русское войско терпело неудачу. Иностранец находил в Румянцеве один
недостаток – горячность; но старшие русские генералы отличались до сих пор
такою холодности, что противоположное качество могло быть почтено необходимым
противоядием.
Фридрих II употребил все усилия, чтоб отстоять Кельберг; но 1 декабря Румянцев
окончательно отбил герцога Евгения Виртембергского, который старался доставить
в Кельберг съестные припасы, после чего крепость принуждена была сдаться.
Посылая в Петербург ключи Кельберга, Румянцев писал императрице:
«Благополучие мое тем паче велико, что по времени считаю я сие первое
приношение сделать к торжественному дню рождения вашего ампер. величества,
теплые воссылая молитвы ко Всевышнему о целости неоцененного вашего здравия, о
долголетнем государствовании и ежевременном приращении славы державе вашего
ампер.
величества, толиками победами увенчанной». Это донесение Румянцева о последнем
действии русского войска в Семилетнюю войну было обнародовано 25 декабря, в
последний
день жизни Елизаветы.
В начале года уже встречаем известие о болезненном состоянии императрицы,
которая слушала доклады, лежа на постели. Елизавете очень хотелось пожить в
новом Зимнем дворце, и 19 июня генерал-прокурор по ее указу предложил Сенату
употребить старание, чтоб в новостроящемся Зимнем доме хотя б ту часть, в
которой ее ампер. величество собственный апартамент имеет, как наискорее
отделать; но апартамент не отделывался, и для окончательной отделки всего
Зимнего дома Растрелли запросил 380000 рублей и на первый раз – 100000. Между
тем пошли большие неприятности. 29 июня огонь истребил по Малой Неве в пяти
корпусах 83 амбара с пенькою и льном да на реке много барок; купцы потерпели
убытка с лишком на миллион рублей. Императрица велела Сенату придумать поскорее
средство, как помочь погоревшим. Обратились к Купеческому банку: в нем было
денег только 729539 рублей, и Сенат решил употребить на помощь погорельцам
280000 рублей; распределение ссуды возложено на комиссию о коммерции.
Сильно беспокоило старание Франции о мире и перемирии; когда опасность
исчезла
с этой стороны, стали приходить известия о печальном ходе кампании, на которую
возлагалось столько надежд. Нужно было готовиться к новой кампании при крайне
затруднительном положении финансов. Бутурлин оказывался совершенно неспособным
к командованию войском; генерал-прокурор князь Шаховской просился в отставку,
выставляя, что изнемогает под бременем дел; граф Мхи. Ларионов. Воронцов,
великий канцлер с конца 1758 года, нашел бестужевское наследство не по силам
своим; он постоянно жаловался на болезнь, просился в отставку или требовал к
себе в помощники князя Александра Мхи. Голицына, бывшего посланником в Лондоне,
т.е. требовал сведения искусного дипломата с самого важного поста; граф Петр
Ив. Шувалов был почти постоянно и опасно болен.
17 ноября Елизавета почувствовала лихорадочные припадки, но по принятии
лекарства совершенно оправилась и занялась делами. 3 декабря вошел в Сенат
кабинет-секретарь Олсуфьев и объявил высочайшие повеления: императрица
приказала объявить Сенату свой гнев за то, что в делах и в исполнении именных
указов происходят излишние споры и в решениях медленность, значит, или не
хотят, или не умеют решить дел. Несколько месяцев тому назад последовала
конфирмация
об отправлении бригадира Суворова для управления Нерчинскими заводами, и он до
сих пор еще не отправлен. Обер-церемониймейстер барон Лефорт безвыходно
находится в Сенате и не
