Кох выражениях. Шувалов нашелся в самом неприятном положении, из которого
чрез несколько времени мог выйти только отъездом за границу.
Кратковременному удалению должна была подвергнуться графиня Елизавета
Романовна Воронцова по тому значению, какое она имела в бывшее царствование. 29
июня она возвратилась в дом к отцу своему, который, по словам другой своей
дочери, княгини Дашковой, вовсе не рад был этому возвращению, во-первых,
потому, что никогда очень не любил Елизаветы, а во-вторых, потому, что
Елизавета,
будучи во времени, не подчинялась его влиянию в той степени, в какой бы
он хотел. До нас дошла записка Екатерины Елагину насчет Елизаветы Воронцовой:
«Перфильевич,
сказывал ли ты кому из Елизаветиных родственников, чтоб она во дворец не
размахнулась, а то боюсь, к общему соблазну, завтра прилетит». Для
предотвращения этого соблазна Елизавету отправили в отцовскую подмосковную, а
после коронации, когда двор уехал из Москвы, Елизавета поселилась в этом
городе, где и жила до своего выхода замуж за бригадира Полянского, после чего
переехала в Петербург. На Елизавету сердились родственники за то, что при Петре
III она ничего для них не сделала; теперь сердились за то же на Екатерину
Романовну (Дашкову). Канцлер Воронцов в августе писал в Лондон племяннику
своему графу Александру Романовичу: «О сестре вашей княгине Дашковой уведомить
имею, что мы от нее столько же ласковости и пользы имеем, как и от Елизаветы
Романовны, и только что под именем ближнего свойства слывем, а никакой
искренности,
ни откровенности и еще менее какого-либо вспомоществования или надежды, чтоб в
пользу нашу старания прилагала, отнюдь не имеем; и она, сколько мне кажется,
имеет нрав развращенный и тщеславный, больше в суетах и мнимом высоком разуме,
в науках и пустоте время свое проводит. Я опасаюсь, чтоб она капризами своими и
неумеренным поведением и отзывами столько не прогневала государыню императрицу,
чтоб от двора отдалена не была, а чрез то наша фамилия в ее падении напрасного
порока от публики не имела. Правда, она имела многое участие в благополучном
восшествии на престол всемилостивейшей нашей государыни, и в том мы ее должны
весьма прославлять и почитать; да когда поведение и добродетели не
соответствуют заслугам, то не иное что последовать имеет, как презрение и
уничтожение. Я истинно на нее сердца или досады не имею и желаю ей иметь всякое
благополучие, только индифферентность ее к нам чувствительна и по свойству
несносна, тем более что от благополучия ее не имеем пользы, а от падения ее
можем претерпеть напрасное неудовольствие. Вы, сие знав, должны иметь в
переписке с нею всякую осторожность. Что же касается до мужа ее, то он нам
непременно прежнюю ласковость и учтивость оказывает и ведет себя скромно и
разумно. Господин Одра имел также участие в счастливой перемене и, как весьма
разумный человек, поведение свое осторожно имеет и к нам преданность и
благодарность свою оказывает. Он получил позволение отъехать в Италию для
приведения
сады своей фамилии, уже с месяц времени как отъехал, поныне он не получил еще
награждения, как токмо 1000 Рублев для проезду своего».
Граф Александр Романович, узнав о возвышении одной сестры и о падении
другой, стал в своих письмах осыпать упреками первую, зачем не помогает второй.
«По всем известиям из Петербурга, – писал он Дашковой, – ее и. яство оказывает
вам великие милости, и потому я не могу оправдать вашего равнодушия к судьбе
нашей сестры Елизаветы, я не знаю даже, что с нею сделалось. За ваши заслуги вы
должны были бы просить одной награды – помилования сестры и предпочесть эту
награду Екатерининской ленте; вы бы тогда не изменили проповедуемым вами
философским
убеждениям, которые заставляли меня думать, что вы равнодушны к величию
человеческому». Граф Александр прямо обратился к императрице с просьбою о
милости
к сестре и получил ответ: «Вы не ошиблись, веря, что я не изменилась
относительно вас. Я с удовольствием читаю ваши донесения и надеюсь, что вы
будете продолжать вести себя так же похвально. Вы должны успокоиться насчет
судьбы вашего семейства, о котором я видела все ваше беспокойство. Я улучшу
положение вашей сестры как можно скорее».
Но эта возможность представилась не скоро, и нетерпеливый граф Александр не
переставал колоть Дашкову в своих письмах. Он колол ее дошедшими до него
слухами, будто она отобрала у сестры все ей принадлежавшее и даже не дала ей
самых необходимых вещей при отправлении в деревню. Граф Александр писал, что не
только родственная привязанность, но и благодарность заставляет его заступаться
за сестру Елизавету. Дашкова хотела его поймать на этом и, отвергая слухи о
завладении сестриными вещами, писала, что она не позволила бы себе так
поступить с сестрою, которую любит искренне. «Вы, конечно, знаете, – писала
она, – что я ничем не обязана ни ей, ни кому-либо из моей родни; я ее люблю и
забочусь о ней искренне, не будучи принуждаема к