вознаграждение за военные убытки или вместо этого вознаграждения выбор в
наследники шведского престола епископа Лобского, дяди герцога Голштинского.
Один из депутатов, барон Гамильтон, отвечал с жаром, что никогда Швеция не
согласится
на такие условия и так как им, депутатам, нельзя отдалиться от оснований
Ништадтского
договора, то они просят паспорта для возвращения в Швецию, где донесут, как
Россия, пользуясь своими успехами, хочет вмешиваться во внутренние шведские
дела и нарушать их вольность, за которую каждый швед готов умереть. Барон Шеффер
хотя поумереннее, но повторил то же самое.
От слов до дела было далеко. Продолжение войны для Швеции было невозможно;
торжество России над «мироломным» неприятелем было полное, и этим торжеством
она была обязана твердости своего правительства, которой не могли поколебать
личные отношения ни самой императрицы, ни ее министров. Шведские дела выказали
ясно отношения Франции к России и повели к разрыву между Бестужевым и Жестоком.
Последний, получая пенсию от французского двора, остался ему предан и
действовал против русских интересов как теперь по отношению к Швеции, так после
по отношению к Пруссии; Бестужев, убежденный в несовместимости французских и
прусских
стремлений с русскими интересами, должен был вступить в открытую борьбу с
человеком, чрезвычайно опасным по своему приближению к императрице по
необходимости, какую она в нем чувствовала вследствие привычки.
Бестужева сильно раздражало это приближение Лестовка, возможность говорить с
государынею во всякое время, удобство разрушать то, что было построено
министром во время нечастых докладов о государственных делах. Бестужев горько
жаловался саксонскому резиденту Петцольду: «Государыня отличается
непостоянством усваивать себе мнение, смотря по тому, в какую минуту оно ей
предложено, также высказано ли оно приятным или неприятным образом. Листок
серьезно и в шутку может говорить ей более, чем всякий другой. Когда государыня
чувствует себя не совсем здоровою, то он как медик имеет возможность говорить с
нею по целым часам наедине, тогда как министры иной раз в течение недели тщетно
добиваются случая быть с нею хоть четверть часа. Недавно у государыни сделалась
колика, как это с нею часто бывает; позван был Листок, и чрез несколько времени
ввели к императрице Шетарди, с которым у них было какое-то тайное совещание, а
когда пришли министры, она начала им объявлять новые доказательства, почему
дружба Франции полезна и желательна для России, стала превозносить Шетарди, его
преданность и беспристрастие. Положим, что Шетарди предан и беспристрастен; но
князь Кантемир пишет из Парижа в каждом донесении, чтоб ради бога не доверяли
Франции, которая имеет в виду одно – обрезать крылья России, чтоб она не
вмешивалась в чужие дела: могу ли я после этого по долгу и совести быть за
Францию? И не заслуживаю ли я вместе с братом сожаления, когда государыня,
несмотря на мой прямой способ действия, слушается все-таки Лестовка и Шетарди,
которые для своих целей прибегают ко всяким неправдам и клеветам. Мне известно,
что мое падение составляет цель некоторых лиц, но я полагаюсь на свое правое
дело».
Петцольд должен был выслушивать и другую сторону. Листок говорил ему: «На
меня нападают за отношения к Шетарди; но я люблю хорошее общество, а нигде
нельзя с таким удовольствием поговорить, поесть, попить и поиграть, как у этого
министра; с другой стороны, я много обязан Шетарди за услуги и денежную помощь,
которые он оказал как мне, так и государыне; наконец, я убежден, что дружба
Франции очень полезна и выгодна для России. Прежде всего нужно было прекратить
шведскую войну, и я присоветовал государыне обратиться к французскому королю и
просить его о посредничестве. Великий канцлер и вице-канцлер считают это
каким-то преступлением с моей стороны, разглашают, будто я присоветовал
поступок, противный достоинству и интересам государыни, тогда как нужно было
продолжать военные действия в Финляндии зимою; даже внушали государыне, что я
получаю от французского двора деньги, о чем она мне сама сказала. Лучше было
бы, если бы канцлер и вице-канцлер обратили внимание на собственные грехи. Сюда
прибыла депутация от Башкирцев, и канцлер задержал ее с лишком два месяца, не
представляя императрице. Башкиры обратились ко мне, и я узнал, что так как они
имели справедливую жалобу на астраханского губернатора Татищева, то последний
прислал канцлеру подарок в 30000 рублей, чтоб он оставил их просьбу без
последствий. Я доложил об этом государыне, и она спросила с сердцем: если
великий канцлер молчал, то почему же вице-канцлер ничего не делал? Я по этому
поводу рассказал ей, что делается в Иностранной коллегии: великий канцлер из
зависти все дела переносит к себе домой и оставляет их у себя целые недели и
даже месяцы, прежде чем вице-канцлер что-нибудь узнает о них; а вице-канцлер
отличается большою скромностью и
