прус Фалкенберга, скоро ли это будет, отвечал: «Скоро будет». Фалкенберг при
этом сказал ему, что когда дело благополучно кончится, то он бы его вспомнил, и
Лопухин обещал вспомнить. Фалкенберг спросил: «Нет ли кого побольше, к кому бы
заранее забежать?» На это сначала Лопухин ничего не отвечал, только пожал
плечами; но потом сказал, что австрийский посланник маркиз Бота императору
Иоанну верный слуга и доброжелатель.
В тот же день Лопухин был допрошен в присутствии Ушакова, Трубецкого и
Лестовка
и повинился: «Говорил в поношение ее величества, что изволит ездить в Царское
Село для того, что любит английское пиво кушать; я же говорил, что ее
величество до вступления родителей ее в брак за три года родилась; и те слова
употреблял, что под бабьим правлением находимся, а больше того никаких
поносительных слов не говорил, а учинил ту продерзость, думая быть перемене,
чему
и радовался, что будет нам благополучие, как и прежде». Относительно Боты
Лопухин заперся и сказал: «Фалкенберг говорил: „Должно быть, маркиз Бота не
хотел денег терять, а то бы он принцессу Анну и принца выручил“. – И я против
того молвил, что может статься». После очной ставки с доносителями Лопухин во
всем повинился. От него потребовали, чтоб открыл все о злых умыслах; он
попросил времени обдумать и на другой день, 26 июля, сказал: «В Москве приезжал
к матери моей маркиз Бота, и после его отъезда мать пересказывала мне слова
Боты,
что он до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне. Бота говорил,
что и прусский король будет ей помогать, и он, Бота, станет о том стараться. Те
же слова пересказывала моя мать графине Анне Гавриловне Бестужевой, когда та
была у нее с дочерью Настасьею. Я слыхал от отца и матери, как они против
прежнего обижены: без вины деревня отнята, отец без награждения отставлен, сын
из полковников в подполковники определен».
Привели к допросу мать Наталью Федоровну Лопухину; она объявила: «Маркиз Бота
ко мне в дом уезжал и говаривал, что отъезжает в Берлин; я его спросила: зачем?
Конечно, ты что-нибудь задумал? Он отвечал: так хотя бы я что и задумал, но об
этом с вами говорить не стану. Слова, что до тех пор не успокоится, пока не
поможет принцессе Анне, я от него слышала и на то ему говорила, чтоб они не
заварили каши и в России беспокойств не делали и старался бы он об одном, чтоб
принцессу с сыном освободили и отпустили к деверю ее, а говорила это, жалея о
принцессе за ее большую ко мне милость. Бота говорил также, что будет стараться
возвести на русский престол принцессу Анну, только я на это ему, кроме
объявленного, ничего не сказала. Муж мой об этом ничего не знал. С графинею
Анною Бестужевкою мы разговор имели о словах Боты, и она говорила, что у нее
Бота
то же говорил». Лопухину допрашивали в ее доме.
Допросили графиню Анну Гавриловну Бестужеву, жену Михайло Петровича (вдову
Ягу-жинскую,
урожденную графиню Головкину). Та сказала только: «Говаривала я не тайно: дай
бог, когда бы их (Брауншвейгскую фамилию) в отечество отпустили!» Но дочь ее,
Настасья Ягужин-ская, подтвердила показание Лопухиной. После этих допросов
Ивана Лопухина, его мать и Бестужеву посадили в крепость, а дочь Бестужевой
оставили в доме под караулом. В крепости Наталья Лопухина призналась: «Такие
разговоры Бота и при муже моем держал, и как мы его подлиннее допрашивали, то
он отозвался: вот захотели, чтоб я вам, русским, и о том рассказал! Причем меня
и выбранил».
Иван Лопухин был приведен в застенок, где прибавил, что Бестужева говорила
его матери: «Ох, Натальюшка! Ботта-то и страшен, а иногда и увеселит». 27 июля
поручик Машков объявил, что Лопухин говорил ему: «Сказывал матери моей
Александр Зыбин, что принцессу скоро отпустят в отечество брауншвейгское, а с
нею и прежний ее штат, в том числе и молодого Миниха; я для того и от службы
отбываю, что, как это сделается, и я при ней по-прежнему буду камер-юнкером. Не
бойся, Машков! Может быть, принцесса по-прежнему будет здесь, и тогда счастье
получим. А ежели принцесса освобождена не будет, то надеюсь, что война будет; а
когда меня пошлют, то я драться не буду, а уйду в прусское войско: разве мне
самому против себя драться? Думаю, что и многие драться не станут». На другой
день призван был к допросу Зыбин и сказал: «О принцессе и принце от Натальи
Лопухиной я слыхал: она их жалела и желала, чтоб им быть по-прежнему; от таких
слов я ее унимал, говоря, что я могу от них пропасть, на что она сказала: разве
тебе будет первый кнут?»
В тот же день была очная ставка Бестужевой с Лопухиными, и Бестужева
призналась во всем, что показали Лопухины. 29 июля были допрошены конной
гвардии вице-ротмистр Лилиен-фельд, того же полка адъютант Степан Колычов и
жена камергера Лилиенфельда Софья Васильевна. Двое первых не показали ничего
нового; Софья Лилиенфельд объявила: «С маркизом Ботвою