ехал на свою квартиру и в темноте столкнулся с Грюнштейном, который, выскочи
из коляски, начал кричать: «Что за каланьи ездят и для чего генералитету чести
не отдают, а с дороги не сворачивают?» После чего велел стащить с лошади
ехавшего перед коляскою Климовича слугу его Дег-тяренко, который сказал, что
едет сестрица графа Разумовского с мужем. Услыхав это, Грюнштейн начал бранить
Разумовского скверными словами, кричал: «Я Алексея Григорьевича услугою лучше,
и он чрез меня имеет счастье, а теперь за ним и нам добра нет, его государыня
жалует,
а мы погибаем!» – и, крича это, ударил в лицо кучера Климовича и столкнул с
козел, велел бить и других слуг Климовича. Когда сам Климович вступился в дело,
то Грюнштейн ударил и его по лицу и начал бить палкою; перестал бить только
после униженной просьбы жены Климовича. Но когда избитый Климович, садясь в
коляску, велел Дегтяренку ехать к теще Разумихе и рассказать ей, как ее зятя
лейб-компания
избила, то Грюнштейн закричал: «Лейб-компания, принимайтесь!» Лейб-компанцы
принялись, схватили Климовича за волосы, повалили на землю и начали бить, и
Грюнштейн
кричал: «Ваш бог Разумовский воскрес чрез меня, а мы теперь страждем!» И жену
Климовича ругали и били дубиною. Между тем Дегтяренко дал знать о происшествии
в дом Разумихин, и служня ее прибежала выручать Климовичей. Тогда Грюнштейн
закричал: «Нам Разумовских и надобно!» – и велел команде своей бить наповал,
насмерть. Тут выбежала на улицу сама Разумиха и стала упрашивать не драться, но
вместо того и ее чуть не прибили. На другой день, когда горячка уже прошла,
Грюнштейн
пришел к Разумихе и требовал письменного заявления, будто зять ее Климович его
бранил и намеревался бить тростью. Разумиха отвечала: «Как забойст-во начали
делать, так и расписку в Москве берите». Грюнштейн сказал на это: «Меня
государыня жалует: я не только зятю вашему, но хотя бы и сыну вашему не
уступил» – и с этими словами вышел.
До сих пор Грюнштейну все сходило с рук, его государыня жаловала, в нем
заискивали как в человеке опасном для врагов и при случае очень полезном для
друзей. Но столкновение с фаворитом и в такой форме не могло пройти даром.
Немедленно по возвращении в Москву Грюнштейн попал в Тайную канцелярию, потому
что вспомнили о других делах, о которых, может быть, и позабыли бы без
неженского
происшествия. Грюнштейна спрашивали: 1) до киевского похода ты объявил
императрице, что тебе в окно подкинули письмо, где было сказано, что лейб-
компания
ее величеству ненадежна, и сказал императрице, что ты это письмо изодрал, тогда
как ты его и распечатывать не смел, а должен был отдать куда следует. Грюнштейн
отвечал: «Письмо было не запечатано, и в нем было написано, что француз прислал
в Москву деньги, чтоб перевесить лейб-компанию, а сказал я императрице, что
лейб-компания
ей ненадежна в этом смысле, и когда Ше-тарди выслали, то я письмо разодрал как
ненужное больше». 2) К камер-юнгфере Баете Андреевне ты приходил и сказывал,
что компания великая собирается и тебя звали. Грюнштейн отверг это показание,
но объявил следующее: «Я был в ссоре с князь Никитою Трубецким, и помирил нас
Брюмер
в комнате принцессы Сербской (Цербстской). Брюмер давно мне говорил: „Помирись
с князь Никитою, потому что он человек добрый“. „Как добрый? – сказал я. – Он
интересна!“
„Если б не он, – говорил Брюмер, – то мы таких проклятых дел не знали бы:
надеялись (враги наши), что великий князь не женится на молодой принцессе
(Цербстской).
И старая принцесса упрашивала меня помириться с Трубецким. После мира, отведши
меня к окну, Трубецкой говорил: „Вот когда б ты болен не был, то увидел бы ты,
как российский генералитет и сенаторы веселы были, когда прибыла великая
княжна; они смотрят в землю и прибытия великой княжны не желали, хотели принять
польскую принцессу“. „Все ли они таковы?“ – спросил я. Трубецкой отвечал:
„Голицыны добрые люди, особенно князь Михайло. Чрез архиереев ее величеству
толковали, что свадьбе быть нельзя – родня! А ты сам рассуди, что на мне
польской кавалерии нет; я растолковал ее величеству, что свойства нет; понеже
лютерская
вера еретическая, а когда великая княжна приняла уже православную веру, то уже
за свойство признавать не надлежит“. И при том Трубецкой весь генералитет и
Сенат уничтожил и объявлял, что свадьба великого князя чрез него одного
сделана“. 3) Ты говорил лейб-компании вице-сержанту Ивенскому, что теперь,
кроме бога, служить никому не хочешь; в какой силе такие слова говорил?
Грюнштейн
отвечал: „В той силе, что болен; думаю, что скоро умру, и думал проситься в
отставку“.
Наконец дело дошло и до неженского происшествия. На вышеизложенное обвинение
Грюн-штейн отвечал, что начали ссору люди Климовича, требовавшие, чтобы он
очистил дорогу, ругали его и замахивались плетьми. Климович бил его палкою, он
только оборонялся; Климович замахивался на него с обнаженною саблею, но другие
лейб-компанцы
отводили удары. У матери Разу-