и утвердит престол в наследии Петра Великого в бесконечные веки неподвижно».
Радость Татищева была, впрочем, непродолжительна: его не вызвали в
Петербург, оставили при прежней трудной калмыцкой комиссии, присоединив к ней
не менее трудное управление пограничною Астраханскою губерниею; судная комиссия
над ним не была закрыта, следовательно, печаль и страх не были отрешены.
Причиной было то, что Татищеву из Астрахани трудно было следить за
петербургскими отношениями, поддерживать дружбу сильных людей и отражать удары
могущественных врагов. Злой враг Татищева Головкин был сослан, но на его место
с важным значением сенатора и председателя Военной коллегии в большой милости
при дворе явился из ссылки старый фельдмаршал князь Василий Владимирович
Долгорукий, который не мог простить Татищеву за ревностное участие в
уничтожении замысла верховников, что повлекло падение Долгоруких. Надеясь на
старую дружбу с князем Никитою Трубецким, одним из членов «ученой дружины», как
видно из отношений к нему Кантемира, Татищев вел деятельную переписку с генерал-
прокурором,
не зная, что между Трубецким и Бестужевым непримиримая вражда. Бестужев
сердился на Татищева и вредил ему по Иностранной коллегии, куда астраханский
губернатор должен был постоянно обращаться по делам калмыков и других
пограничных народов. Наконец, Татищев имел неосторожность вооружить против себя
принца Гессен-Гомбургского, оспорив его проект о построении астраханской
крепости. Мы должны привести переписку Татищева с Черкасовым, потому что она
имеет далеко не один биографический интерес.
21 января 1742 года Татищев уже писал Черкасову: «Понеже я, как вам, чаю,
уже небезызвестно, за мои верные к государям и государству услуги от злодеев
государственных так гоним и разоряем был, что уже не рад был животу, и хотя
многократно об отставке просил, токмо и того к большому мне огорчению не
улучил, ее же им. величество о том неизвестна, и, опасаясь, чтоб мои злодеи не
нашли способа более меня оскорблять, принужден вам, как моему другу,
обстоятельно
донести. Вам, чаю, памятно, как государыня Екатерина Алексеевна в 1724 году с
великим обнадеживанием изволила меня определить в Монетную канцелярию, где я
столько труда моего изъявил, что ее им. величество всемилостивейшее изволила
письмом обнадежить, что мой труд без награждения оставлен не будет; однако же
за скорою кончиною ее величества того лишился. Потом я в учреждении монетном
хотя явные великие пользы приобрел, но по злости на меня бывшего графа
Головкина и лакомством Бирона от того отрешен; компания передела мелких денег
невинно разорена, и немалая сумма с монетных дворов под именем новой прибыли
потеряна, причем Головкин с Дудоровым довольно получили, в чем явно облачиться
могут дела их. В 1734 году ее им. величество повелела меня отправить в Сибирь
для размножения заводов, где я чрез три года так оные размножил и старые
исправил, что без сумнения надеялся высочайшую милость ее им. величества и
довольное награждение получить, особливо видя всегда в указах всемилостивейшие
обещания, ни о чем более, как о пользе государственной, прилежал, токмо и в том
обманулся тем, что Бирон, уведя от заводов так великую государству пользу и
прибыль каждогоднею, вознамерился себе доход похитить, и вначале определили
начальником саксонца Шомберга, который ничего о железных заводах и о пользе
нашего государства не разумеет, и оному меня подчинили, а вскоре потом меня
отлучили и чрез имя болохонца Осокина главные заводы Благодать похитить
вознамерились, чему я явно с твердыми доводы противное мнение представил; они
же, оставят ту околичность, явно отдачу Шомбергу или паче тому бывшему герцогу
отдали, а на меня крайне озлобились и заводы оные с великим государству вредом
разорили.
Сия его злоба хотя мне довольно видима была, и видел, что искали порока, но
не нашли, в 1737 году перевели меня в Оренбургскую комиссию, которую, как
видно, по обману Тевелева и Кириллова для частного великого прибытка начали, я
ж, прибыв, усмотрел, что оное вымышлено более для собственной, нежели казенной,
пользы, стал истину доносить и те обманы обличать, которым того бывшего герцога
и Остермана наипаче озлобил. За сие, как они скоро сведали, что Тевелев и
другие за их неправости и беспорядки смиряема, жаловались на меня, то Остерман
велел
им бить челом и представил ее им. величеству, по оному велели меня спросить, то
секретарь бывший Яковлев сочинил мне вопросные пункты, противные форме суда и
точным указам, ибо имя челобитчиков не показал, из челобитья избрал непорядком,
но смешивали один пункт разбил на многие, а многое от себя прибавил, чего в
челобитье нет. Получи они мои ответы и видя, что все те клеветы с
доказательством опровергнуты, а доносители плутовства обличены, наипаче злобясь,
доносили ее величеству, будто тяжкие преступления мои явились, и, учреди
особливую комиссию, и велели для учинения мне обиды судить, выбирая из
гражданского и военного прав, и
