уезде, но за тяжкою болезнью доехать до них не может, а будет зимовать где
случится на пути. Зимовать пришлось ему в сибирской деревне его сына, откуда он
написал последнее из дошедших до нас письмо к Черкасову. Татищев умирал для
служебной
деятельности, и последние слова его были о Петре Великом:
«О себе вам доношу: из Астрахани выехал я 17 ноября, а сюда, в сибирскую
сына моего деревню, прибыл 22 декабря, и хотя мне дом приготовлен был в
Симбирске, который я, будучи в Самаре, для приезда построил, но, избегая от
людей беспокойства, рассудил жить здесь; однако ж и тут хотя благодарю бога,
что в своем доме и от дел приказных досад не вижу, но другие не меньше досады
наносят, во-первых, что такою трудною ездою болезнь паки отяготила, и для
пользования
не токмо доктора, но лекаря достать не могу; второе, хотя здесь недалеко
драгуны на квартирах стоят, но разбои в самой близости чинятся: за пять дней до
моего приезда близ моей деревни разбили завод винный, где близости стоял капитан
с ротою, но никакого взыскания не учинил, и если сие для великой здесь в житах
дороговизны происходит, то к весне, бессумнонно, гораздо оных умножится, понеже
многие крестьяне чем сеять не имеют. Третье, многие купцы и шляхетство, яко же
и прочие, по знаемости приезжая, в разговорах с великою горестью и слезами
приносят жалобы на воевод, полицеймейстеров, поставленных для искоренения воров
по Волге и по винтер-квартерам офицеров и рядовых, и хотя я от них молчанием и
рассуждениями причин отхожу, но по ревности моей к пользе отечества не могу без
горести остаться, а паче видя, что за отдалением бедные люди скоро
справедливости сыскать не могут, доходы же государственные невидимо умаляются,
и притом, как вспоминаю намерение его ампер. встав (Петра В.) о учреждении
коллегии государственной экономии, чрез которую надеялся правосудие
восстановить, а наглые немощные обиды и коварные ябеды пресечь, доход
государственный без отягощения народа умножить и расход по достоинству и
потребности уравнять, чтоб войско жалованьем и прочим удовольствовать, а народ
оному разорять способы и случаи пресечь, рассмотрение по пределам, где какие
подданным пользы умножить, а вреда отвратить; о училищах, чрез которые б во
всех обстоятельствах рассуждениями государству пользы приносились. Сие сначала,
мнится, князь Яков Федорович сочинял, потом граф Брюс с Фоком и старым Любрасом
изъяснял и дополнял, что я у него с немецкого на русский переводить давал.
Начало оного было письмо в полулисте и на многих местах приписывало рукою его
величества, токмо мне оного, кроме заглавия, читать не давал, а из
перевоженных, может, нечто у меня осталось, все же оное, к великому
государственному
сожалению, кончиною его величества не токмо яко еще неизвестное угасло, но паче
то сожалетельно, что весьма государству полезные дела, которые уже при его
величестве в действо произведены были, по нем разными образы уничтожены и
применены,
так что горшие коварства и ябеды в судах, а немощных от сильных обиды и
разорения происходить начали было, что всякому верному подданному вспомянуть не
безгорестно, ибо ее ампер. яству неудобно о всем том ведать. Для избежание
таких в отдалении горестных обстоятельств намерен я весною, если жив буду,
переехать
в Дзмитровскую деревню, которая от Москвы 50 верст, где я надеюсь всех тех
тягостей и недовольств избежать; токмо прошу вас, государя моего, дать мне
знать, не будет ли то противно: хотя в указе, где мне жить, точно не написано,
но ваше было рассуждение, чтоб мне здесь жить».
С астраханским губернатором порешил Сенат, но от прошлого года оставалось
дело о вятском архиерее Варлаама, с которым не легко было порешить. В первое же
заседание по возвращении из Москвы, 11 января, Сенат выслушал донесение обоих,
Варлаама и воеводы Писарева, и приказали: в св. Синод сообщить копии и
написать, что для исследования дела надобно назначить достойную духовную особу,
а Сенат со своей стороны назначит достойную светскую особу. Но дело замолкло на
целый год. Синод хотел непременно отстоять архиерея в его ссоре с воеводою,
несмотря на явную неправость и архиерея, позволившего себе расправиться с
воеводой вовсе не по-архипастырски. Между тем Синод не переставал требовать от
Сената удовлетворения по другим случаям насилия светских властей над духовными
лицами; Синод жаловался, что в Петербурге в полночь объездной из
полицмейстерской канцелярии подпоручик Малер с драгунами разломал двери в доме
дьякона Сергиевской церкви Иванова; драгуны, взявши дьякона с собою и привязав
его к лошади на аркане, погнали на лошадях; в такой скорой езде, не могши
бежать наравне с лошадьми, дьякон пал от бессилия и разбился о камень, но
драгуны, не обратив на это внимания, поволокли его на аркане по земле и
притащили в полицию под караул с великим ругательством, и от такого увечья
дьякон едва через долгое время начал приходить в память. Так было в столице;
что же в областях? В Старице в церковь св. Параскевы пришел ко всенощной
подьячий
