вливаются обвинять своего начальника: да это неслыханное дело, это просто
бунт, вроде недавнего нападения в Петербурге на святой под качелями на немецких
офицеров или недавнего же бунта солдат в финляндской армии; эти явления надобно
прекращать как можно скорее арестами, плетьми и ссылками. Не говорим уже о том,
что со стороны Шумахера и его друзей были употреблены все средства, чтоб в
глазах людей сильных представить это дело именно таким образом. Еще прежде
разразившейся над ними бури Шумахер успел затискать расположение Лестовка,
Черкасова, гофмаршала Миниха, Воронцова; есть известие, что к Юсупову писал за
Шумахера какой-то сильный тогда при дворе человек иностранный. Жалоба на
Шумахера была, собственно, жалоба на бывших президентов Академии, а эти
президенты, именно двое последних, Корф и Бревен, были люди сильные,
пользовавшиеся большим уважением; обвинить Шумахера значило обвинить их. И в
каких злоупотреблениях обвинялся Шумахер? В том, что он был любезный,
услужливый человек, не спрашивал денег с тех, кто забирал книги в Академии? В
упомянутом списке лиц, должных Академии за забранные книги, находим имена двоих
членов комиссии – Головина, на котором числилось 97 рублей, и Игнатьева, на
котором числилось 5 рублей.
С другой стороны, характер обвинений против Шумахера был такой, что ему
легко было оправдаться. В обвинениях выразилось самым сильным образом долго
подавляемое оскорбленное национальное чувство, как оно высказывалось в одах и
проповедях, но в одах и проповедях оно высказывалось по поводу падших,
осужденных Бирона и Остермана с товарищами; тогда как обвинители Шумахера,
высказывая свою вражду, забыли, что имеют дело не с сибирскими и ярославскими
заточниками, а с людьми сильными, забыли, что они будут обязаны вести дело
юридически,
доказывать каждую выходку свою, каждое слово. Шумахер обвинялся в том, что от
его злого умышленного непорядка сущее бесславие, поношение, уничтожение и
иссякновение
наук и вместо пользы вред происходит, что в 18 лет ни одного профессора из
русских
нет и что отсюда явно Шумахеров на Россию скрежетание. Шумахеру легко было
оправдаться, указавши, что он был человек подначальный, исполнял волю
президентов, а с другой стороны, дело научное было не в его руках, а в руках
профессоров. Таким образом, он защищался именами президентов, тем более что в
обвинениях была выходка и против них. Горлицкий писал: «Ежели бы (по проекту
Петра В.) директор и два его товарища были российского народа, православные и
добросовестные, то бы сии три человека не допустили до таких его злоковарных и
вредных отечеству нашему мышлений; к тому же президент вельми ученый и не
супостат был бы православию, понеже таковые люди не верны, да и разнствие
закона по нужде друг другу противиться понуждает». Шумахер отвечал, что
президенты
были определены по именным указам, люди искусные и науки знающие, которые и
ныне обретаются в службе ее величества: Блюментрост в Москве при медицинских
делах, Кейзерлинг при польском дворе, Корф при датском министрами, а Бревен в
Иностранной
коллегии тайным советником, и, чтоб из них кто был супостат православия, не
знает, и злоковарных и вредных Российскому отечеству мышлений никаких от него,
Шумахера, не было. Обвинители доставили также Шумахеру самых ревностных
союзников в людях, которые прежде были его врагами, именно в профессорах
Академии; последние увидали, что обвинения, направленные на Шумахера, еще более
направлены на них, из распоряжений Нартова относительно гимназии увидали ясно,
к чему дело идет, и сочли необходимым в собственных интересах поддержать
Шумахера против Нартова, жаловались в комиссию, что Нартов пишет к ним в форме
указов, чего и прежние президенты никогда не делали, и Шумахер такой власти
себе не присваивал. Миллер сам признавался, что все эти движения против Нартова
в пользу Шумахера делались по его советам, что он писал все представления и
просьбы.
Уже 24 декабря 1742 года следственная комиссия доносила императрице, что она
никакого важного преступления Шумахера не видит, а потому не соизволит ли ее
величество Шумахера из-под ареста освободить и отдать ему шпагу. По отзывам
комиссии, доносители не привели ни одного доказательства и требуют, чтоб их
допустили до всех дел академических, о которых не доносят, из чего видно, что
они только хотят продолжать время, ибо о чем не имеют доносить, то не для чего
таких посторонних дел им и требовать. Гридоровального дела подмастерье Поляков
в комиссии при генерале Игнатьеве, Нартове и Делила кричал и неучтиво говорил,
что у него на допрос Шумахеров доказательство готово, только объявлять не будет
и судом комиссии недоволен, секретаря Иванова называл вором, потому что по его,
Полякова, доношепию по третьему пункту Шумахер не допрашивай о самовольных и
непорядочных расходах, за что комиссия велела заключить Полякова в оковы.