между им и императрицею». Вечером король опять призвал к себе Репнина и
расспрашивал, не может ли он дознаться, что подало повод сделанным в Пруссии
объявлениям (по поводу обратного движения русских войск), не сомнение ли какое,
чтоб он по прежним обязательствам хотел каким-нибудь образом препятствовать
царствованию императрицы; при этом Фридрих уверял, что так как бывший император
сам письменно отрекся от престола, то против такого обнародованного
доказательства никому идти нельзя и что он хотя б и хотел, но собственные его
дела к тому бы его не допустили; наконец, он тотчас и признал Екатерину
царствующею императрицею. Фридрих требовал также, чтоб Репнин доложил
императрице, угодно ли будет, чтоб барон Гольца остался министром при ее дворе.
Гольца не мог оставаться в России. 10 июля он писал королю: «Императрица
питает ко мне отвращение за мою тесную связь с покойным (Петром III),
предполагая, хотя и очень несправедливо, что я одобрял поведение покойного
относительно ее. При моем виде она невольно должна припоминать дурное
обращение, какое Петр позволял себе с нею в моем присутствии. Я и секретарь мой
Дизель имеем против себя и двор, и народ. Стоит нам поговорить с кем-нибудь из
русских,
чтоб сделать его подозрительным в глазах других». Но еще Гольца мог уведомить
короля, что в будущем представляется возможность союза между ним и преемницею
Петра III. В Петербурге в это время находился граф Кейзерлинг, назначенный при
Петре III послом в Варшаву. Кейзерлинг, приятель Бестужева (Алексея), подобно
Корфу и Панину, был заклятым врагом Франции и сильно охладел к Австрии, когда
та сама вошла в союз с Франциею и ввела в него Россию; в последнее время
пребывания Кейзерлинга в Вене охлаждение превратилось во вражду, ибо он потерял
прежнее значение, когда важнейшие дела во время Семилетней войны производились
австрийскими послами в Петербурге и когда приятелям падшего канцлера Бестужева
не оказывалось большого доверия. Екатерина, наслышавшись от Бестужева о
способностях Кейзерлинга, была рада приезду последнего в Петербург, желая
посоветоваться с ним вообще о внешних делах, и особенно о польских. Кейзерлинг,
считая необходимым для России союз с Германиею против Франции и не желая теперь
видеть представительницу Германии в Австрии, явился в Петербург с мыслию о
необходимости
прусского союза, особенно по отношениям к польским делам, ведение которых
поручалось ему. Он объявил Гольцу: «Хотя теперь и не в интересах русского двора
заключать оборонительные союзы с соседними державами, ибо эти союзы могут
впутать его в чуждые ему распри безо всякой прибыли, так как Россия не имеет
притязаний на какие-либо части соседних владений, однако я не думаю, чтоб
императрица была далека от вступления с вашим государем в связи более тесные,
чем в каких они теперь, а именно может быть заключен союзный договор, в котором
можно постановить меры относительно Польши».
Но пока будущие союзники вели не очень дружественные переговоры.
Репнин опять писал, что Фридрих все еще не доверяет миролюбивым намерениям
императрицы
и когда он, Репнин, старался его успокоить, то король потребовал, чтоб он
изложил свои уверения на бумаге, которую можно показать иностранным министрам,
но Репнин на это не решился. Скоро, впрочем, успокоило короля письмо Екатерины
(от 24 июля), где императрица уведомляла его о посылке своего указа исправить в
Пруссии следствия недоразумений, возникших от «излишней ревности», разумея
ревность Салтыкова. После этого Фридрих начал толковать, что начинается
несогласие между Австриею и Турциею и дело идет к разрыву, но Репнин писал, что
не совсем верит словам короля. В августе Репнин имел с Фридрихом разговор.
Король начал говорить, что между французским и английским дворами начатые
переговоры, как ему кажется, успеха не имеют и это ему удивительно, ибо он
уверен,
что обеим сторонам война сильно наскучила. «Я думаю, – сказал Репнин, – что и
всем воюющим державам война в тягость». Когда король с этим согласился, то
Репнин продолжал: «Граф Чернышев доносил уже императрице о миролюбивых
склонностях вашего величества, которые сходны с желаниями императрицы, и ее
величество не отречется употребить и посредничество свое для достижения мира».
«Я этому очень рад, – отвечал король, – но без согласия своих союзников не могу
приступить к такому важному делу, впрочем, от них препятствий не предвижу;
опасаюсь венского двора, который, видя возвращение ваших войск, не так будет
согласен на русскую медиацию». «Видя двоякость его мысли», Репнин отвечал, что
русская армия находится еще так близко, что может «содействовать к сокращению
безрассудных
препятствий к спокойствию света». «Выше из войны, – возразил король, –
неприятно опять в нее вступать, а между тем войска могут быть нужны и в
отечестве». «Россия, – сказал на это Репнин, – не имеет, кажется, причины
чего-нибудь бояться, а хотя бы и была причина беспол-
