нуду на справедливый, законами утвержденный суд предаю, а какая по суду
сентенция ему назначена будет, оную представить нам для конфирмации, причем еще
будет иметь место мое снисхождение и незлобие».
Получив известие о грозящей беде, Арсений испугался и подал просьбу об
увольнении от епархии опять в Спасский Новгород-Северский монастырь на
обещание, но уже было поздно: его взяли под стражу и отвезли в Москву на
синодский суд. Еще прежде взятия под стражу Арсений отправил копию с своих
поношений
Синоду к духовнику Федору Яковлевичу Дубенскому и графу Алексею Петр.
Бестужеву-Рюмину. Неизвестно, что сделал с этими бумагами духовник, но Бестужев
решился ходатайствовать за Арсения и внушить императрице о необходимости
покончить неприятное дело как можно тише и скорее. 31 марта он писал
императрице: «Как содержание поношений в Синод (Арсения) наполнено не только
дерзостями, но и чувствительнейшими оскорблениями за которые ее и. яство
справедливо на него прогневана, граф Бестужев, не вступая отнюдь ни в малейшее
за сего архиерея наступление, осмеливается токмо по долгу к ближнему, в
преступление падшему, рабски просить о показании ему монаршего и матернего
милосердия в том приговоре, который по суду, конечно, ему тягостен будет, а
притом не в указ свое слабейшее рассуждение присовокупить, не соизволит ли ее
и. в. в его явном и никакого уже исследования не требующем преступлении скорее
сентенцию на монаршую конфирмацию сочинить и тем сие дело кончить в
предупреждение разных о сем и без того в публике происходящих толкований».
Мягкие формы не помогли. Бестужев, которому в прошлом году писалось:
«Батюшка Алексей Петрович, пожалуй, помогай советами!», теперь получил на свое
внушение грозный ответ: «Я чаю, ни при котором государе столько наступления не
было за оскорбителя величества, как ныне за арестованного всем Синодом
митрополита ростовского, и не знаю, какую я б причину подала сомневаться о моем
милосердии и человеколюбии. Прежде сего и без всякой церемонии и формы по не
столь еще важным делам преосвященным головы ссекали, и не знаю, как бы я могла
содержать
и укрепить тишину и благоденствие народа (умолчи о защищении и сохранении мне
от Бога данной власти), если б возмутители не были б наказаны».
Конечно, Бестужев и никто другой никак не могли бы припомнить, когда
преосвященным не по столь еще важным делам головы ссекали безо всякой церемонии
и формы; но поверка этих слов Екатерины могла только показывать Бестужеву всю
степень раздражения императрицы, и он спешил успокоить это раздражение: «Во
всенижайший ответ всеподданнейший раб доносит, что как он прежде за ростовского
архиерея никогда не заступался, но паче в С.-Петербург присланную от него
цидулку представил с своим примечанием; так и ныне по его подлинно великим
преступлениям
не делал наступления, а токмо о скором решении упомянул, дабы чрез то пресечь
излишние толкования и рассуждения в народе, который о точности дела не ведает;
но ежели в чем старик погрешил, то токмо от одного усердия, чем теперь от
неповинности своей и сокрушается». На этой же записке Екатерина написала:
«Сожалею, что сокрушается: я писала с тем, чтоб вы имели что ответствовать тем,
кто вас просьбою мучит. Желаю вам спокойно опочивать».
7 апреля Синод подал доклад: «Св. Прав. Синод, довольно имея рассуждения,
что оный митрополит Арсений в оскорблении ее и. встав без всякого извинения
виновным оказуется тем именно, что он в противность слова Божия и апостольских
правилами преданий и презри свою архиерейскую и генеральную присяги и в
противность же государственных узаконений на именные ее и. встав в 1762 и 1763
годах состоявшиеся о церковных имениях указы, присланными в Синод своими,
первым от 6, а потом и вторичным, от 15 марта, поношениями таковые учинил
возражения,
которые единственно до оскорбления ее и. в. следуют, приводя в оных из многих
слов Св. Писания и из некоторых книг превратные от себя толкования, с самым
оных слов разумом и силою отнюдь не сходственные, а именно (следуют известные
места из поношений). Хотя то поношение и окончено тем, что якобы все то писать
и от слова Божия и закона предлагать не иная причина его привела, токмо
ревность по Базе и законе Божием, ее и. встав довольно в манифестах и указах ее
монарших изображенная, еще же возымеется в том его бытии погрешность, просит о
прощении. Но оного ни за каковой резон почесть не можно, ибо не токмо на
высочайшие указы, но и на повеления своей команды Никановых, а Кельми паче
язвительных представлений и возражений чинить под наитяжчайшим штрафом
запрещено, да и таковой причины, чтоб вышеозначенное возражение с такою
дерзостною отвагою выдумывать и действительно якобы под образом своей ревности
представлять ему, митрополиту, и никому отнюдь не было и нет. Хотя он в допросе
и показал, что якобы он в тех своих доношения ко оскорблению ее и. встав ничего
быть не